Снег на Рождество

Брежнев Александр Петрович

— Теперь жар отпустит. Можете не волноваться…

— Ну, слава Богу, слава Богу… — запричитала старушка, — а я уже боялась…

— Не бойтесь… — Я достал из аптечки таблетки. — Вот… Давайте по одной три раза в день…

Отец Никодим протянул руку к таблетке. Взял из каждой упаковки по одной. Остальные протянул мне. Я удивился:

— Зачем они мне? Они вам нужны… Вы простыли, у вас жар…

Светлые глаза ласково взглянули на меня.

— Нет, доктор. У вас больных много…

— Да что вы в самом

деле? — принялся доказывать я. — Это ж ведь стрептоцид, он почти у всех бывает. Берите, берите… По три таблетки.. Слышите?

— Нет, доктор, — повторил он. — Спасибо вам за вашу заботу. Душевное спасибо. — И поглядел на старушку строго. — Ты, Маланья, зря людей потревожила. Таблетки мне не помогут…

— Да что вы, батюшка, говорите? — обиделась Маланья. — Как же не помогут? Температура под сорок. Бери, бери, всю пачку бери.

Отец Никодим махнул рукой, улыбнулся робко, словно извиняя всех нас.

— Оставьте меня. Прошу вас…

Я положил таблетки на стульчик. Вышел во двор. Церковь с порога была как на ладони. Стая крикливых ворон кружилась над маковкой.

Я сел в машину, меня ожидал следующий вызов. Но позже, гораздо позже, когда мне случилось вновь навестить этот район, когда я увидел серые коробки домов жилого массива и не смог, как ни старался, отыскать взглядом голубую маковку церкви, я понял все про отца Никодима…

Когда вызовов мало, нас посылают на перевозки. Из больницы в больницу, из больницы в поликлинику по нескольку часов кряду приходится ездить.

Многие перевозки не из приятных. Едешь на них в каком-то удручении.

…В терапевтическом отделении умерла женщина. Морг в двадцати километрах. А ее надо срочно туда переправить.

Из палаты, где лежала умершая, вышли все больные. Они и помогли погрузить женщину в машину. По возрасту она молода, хотя лицо ее сморщенное и вялое.

— В прошлом году чувствовала себя хорошо, — говорит мне лечащий врач. — А в этом… Сам видишь…

Вижу, конечно, и знаю, что все мы пока перед раком бессильны.

— Где-то здесь ее муж был, — сказала мне санитарка. — Если я его не найду, то вы вещички с собой возьмите… Когда за ней в морг приедут, тогда и заберут…

— Вы все-таки поищите мужа… — отвечаю я. — Время терпит…

И выхожу во двор.

Утро еще не наступило. Но оно уже чувствовалось. Радостным лаем перекликались собаки. Темное небо смиренно уступало место синеве. Холостой месяц, оставшийся один без звезд, в предчувствии нового дня подрагивал и приближался к лесу, где он, видимо, и собирался дождаться следующей ночи. Накрапывал дождик. Мелкие капли дождя светились на веточках деревьев и даже на лице водителя, пытавшегося рукояткой завести мотор.

Минут через пять прибежала санитарка.

— Нигде его нету… — известила она и, передав мне вещи умершей, поправила

шапчонку на голове, вздохнула: — Говорят, полчаса назад он был… Что тут поделаешь? Покойница, видно, его держала… ну а он еще молодой, настрадался с ней… Уж я-то видела. Ох, жизнь, жизнь… Живой к живому тянется, а мертвый кому нужен…

— Ладно тебе тоску с утра нагонять! — перебил водитель и взглянул на меня. — Ну? Поехали, доктор?

Стараясь не думать о смерти, а еще более о том, что вот я врач и занимаюсь перевозкой, для которой не нужно особого ума, я сажусь в кабину и всю дорогу смотрю в окно тона мелкий дождик, налипающий на стекла автомашины, то на дома вдоль дороги.

В морге нас ждут. Там уже знают о нашем приезде.

У дверей в клеенчатом фартуке стоит паталогоанатом Липат Евсеич, невысокий, худенький, похожий на состарившегося подростка. Карие с прищуром глаза его смотрят на нас внимательно и чуть-чуть лукаво. Евсеич мужик грамотный. Дело свое знает. Раньше он был хирургом, а теперь работает смежником: по одним дням — судмедэкспертом, по другим — патологоанатомом.

— Что-то вы медленно едете, — улыбается Липат Евсеич. Он достает из кармана фартука яблоко, протягивает мне.

— Спасибо, Евсеич, что-то не хочется…

Я отворачиваюсь. Запах формалина, словно мороз, щиплет глаза, нос, пробирает до костей.

— Евсеич! — не выдерживаю я. — Неужели вы не чувствуете?

— Все я, коллега, чувствую. Только виду не подаю. — Липат Евсеич доедает яблоко, хлопает меня по плечу. — Ладно! Документы…

Зажав полой халата нос, я подаю ему направление, озираюсь.

— А грузчики где?

— Сами, что ли, не вынесем? — говорит Липат Евсеич.

Мне становится стыдно и неловко перед ним за свою непрофессиональную слабость.

Я вспоминаю о вещах умершей и приношу узелок из машины.

— А это еще что? — спрашивает Липат Евсеич.

— Вещи. Муж придет… отдадите.

— Что вы сюда все тащите? У меня тут не морг, а склад, честное слово. Ты погляди, погляди…

— Но муж придет, что вам стоит?

— А где эти мужья? Где?.. — И тащит меня в узкий проход тамбура. Там за старыми, с прорванным брезентом носилками, — узелки, платья, брюки, свитера, даже пальто с каракулевым воротником.

— А? Где эти мужья? Где родственники?

Успокоившись, Липат Евсеич выхватывает мой узелок и бросает его в груду вещей, глядит на меня недовольно, словно я перед ним виноват.

— Ну, что стоишь? Свободен. Заключение пришлю…

— Спасибо, — отвечаю я. — Вы на меня не обижайтесь, Липат Евсеич.

— А кто на тебя обижается? При чем здесь ты?

Он провожает меня к машине. Из-за стекла кабины я вижу его лицо; губы сжаты, крутолобая мальчишеская голова крепко сидит на худенькой шее. И ветерок треплет седые волосы.

<