Снежных полей саламандры
Шрифт:
В затылке свербело от стыда. Как она могла написать ему такое глупое, тупое, отвратительное письмо, и — сбежать, бросить. В голове не укладывалось.
Простит он?
Не простит?
Она не знала.
И очень боялась узнать.
Примерно на полдороге к родному госпиталю Энн стало плохо, и приехала она в своё отделение бессознательной тушкой.
— Паранормальный срыв, — объяснил её состояние доктор Сормор, уже знавший, чем окончилось дело между Энн и ольрами
— Она восстановится? — спросила Ане.
Ей не понравился тон, каким старший врач сказал о срыве. Что-то подсказывало, что здесь простой мигренью подруга не отделается.
— У неё очень нестандартные спецификации, — ответил Сормов и, подтверждая нехорошие предчувствия, добавил: — Любой из нас… уже бы погиб. А она еще жива.
— Но надежда есть? — обеспокоенно спросила Ане.
— Надежда есть всегда… Давайте, раз уж вы здесь, доктор Ламель, я посмотрю вашу руку. Потом у меня такой возможности не будет.
Ане морально приготовилась к тому, что импланты будут менять. Снова. И снова это растянется на десять дней вынужденного безделья, тогда как уже сейчас она, хирург, могла бы приносить пользу. И билась в сознании, не утихая, мысль об Игоре. Нашёл. Спас. Дико, конечно, откуда он знал, он исполнял приказ, и вместе со своим взводом планомерно и методично вычищал врагов из занятых ими ангаров; их, её и Игоря, свела простая случайность.
Предназначение.
Как после такого не поверить в судьбу?
Но оказалось, что комплект «Инекон» — в высшей степени замечательная штука, вполне способная к регенерации, если не задеты точки роста и уцелели внешние, скрытые в подушечках пальцев, части. Оставалось только дать толчок к развитию, что доктор Сормов и сделал.
— Полное восстановление, — сказал он, — наступит через двое суток. А до того постарайтесь нe напрягать кисть и вообще двигать рукой как можно меньше. Наденьте бандаж, не рискуйте зря.
— То есть, через два дня я смогу оперировать? — спросила Ане, не веря своему счастью.
— Лучше через три.
— Спасибо!
Отлично. На большее Ане даже не смела надеяться.
Она вернулась в своё отделение и обнаружила доктора Циссви на диванчике в холле. Та, как была в операционном костюме, так и не позаботилась от него избавиться. Волосы под шапочкой, крылья спрятаны в тонкую полупрозрачную защитную плёнку. Тяжёлый день, и он еще не собирался заканчиваться…
Ане тихонько прошла мимо, думая, что гентбарка спит, и лучше её не трогать, пусть отдыхает. Но Циссви не спала.
— Это вы, доктор Ламель, — сказала она устало, спуская ноги на пол. — Что у вас с рукой?
— Травма, — Ане не стала вдаваться в подробности. — Приду в норму на третий день.
— На третий день это хорошо…
Циссви, забывшись, отёрла лицо краем крыла. Ане давно уже работала с нею вместе,
— Что-то случилось?
Помимо запредельной усталости в лице заведующей было что-то ещё. Ане затруднилась бы определить, что именно. Но очень хорошо чувствовала настроение гентбарки.
Глухое отчаяние.
Циссви быстро посмотрела на неё, потом отвела взгляд. Сказала:
— Тивиропи ранена.
— Серьёзно? — спросила Ане, и тут же пожалела о вопросе.
Будь ранение несерьёзным, Циссви бы так не переживала. Гентбарка только кивнула. Очень человеческий жест. И человеческое же отчаяние во взгляде. Сёстры были очень привязаны друг к другу, и, хотя Тивиропи по каким-то причинам восставала против диктата Циссви, это не умаляло их связи.
— В ожоговом центре она, — пояснила Циссви.
— Вы у неё уже были?
Та покачала головой:
— Ещё нет… Но я видела…. Видела… — она замолчала.
Ещё нет. Потому что некогда было, поняла Ане. И сразу вспомнила себя и Энн, короткий бесславный бой в коридоре, плен, пусть даже кратковременный. Запоздалой волной пришёл ужас: а ведь она, Ане, выжила только потому, что врагу за каким-то лядом понадобилась именно живой. Ей даже сказали, чтобы шла вон, в скобках — не путалась под ногами, надо думать, для ольра в боевой обстановке — это верх милосердия. А Тивиропи им была не нужна. Как не нужна была и доктор Циссви…
— Я могу навестить её, — вызвалась Ане. — Всё равно от меня толку здесь пока никакого.
— Пойдём вместе, — решила Циссви, вставая. — Она в сознании. Я с ней… — и не договорила.
У обеих сестёр был третий телепатический ранг, и ментально они оставались вместе, несмотря ни на что.
Тивиропи лежала в специальной противоожоговой капсуле. На её бледном — бледнее обычного, — лице жили только глаза. И по ним было видно, насколько она устала от боли и безнадёжности.
— Как глупо всё, — призналась она своей сестре-сничаев. — С задержкой на три года. А ведь если бы ты тогда согласилась… Дай слово! Дай… слово… что если я… то…
— Нет! — резко ответила Циссви. — В моём доме такого не будет.
— Тогда я умру, — сказала Тивиропи, закрывая глаза. И больше не сказала ни слова.
Перед входом в реанимационное отделение ожогового центра был точно такой же холл, как и в отделении нейрохирургии. Циссви обессилено опустилась на один из диванчиков. Закрыла глаза и долго сидела так, не шевелясь. Потом сказала:
— О чём она просила? — тихонько спросила Ане. — Может быть, если пообещать ей это, она получит цель. Стимул для того, чтобы жить.