Снова на привязи

Черепашка Гульнара

– Ну, нет, так нет, - на удивление миролюбиво отозвалась ведунья. – Надеть ты его не сможешь, и ходить в нем напоказ не будешь! Так что зря воровала. И молчи – не зли меня своим тупым горским упрямством! – она взмахнула рукой. – Пошла вон из шатра, снаружи переночуешь нынче. Привыкла я, что по ночам никто не сопит под ухом, - прибавила с ухмылкой.

Только и оставалось поклониться молча и выбраться прочь. Придется сегодня спать под открытым небом. Только сбегать в загон для скота – соломы себе охапку притащить да какое-нибудь старое покрывало.

И

ладно. Она не замерзнет – она родилась в этих степях. Ей не привыкать спать на голой земле. А уж теперь-то она еще и выносливее любого степняка.

Она тоже не особенно стремилась спать в душном шатре, с сопящей над ухом Рамлой. Все равно ей в качестве лежанки достается в лучшем случае кусочек пола возле ложа госпожи. Великая роскошь!

В нынешнюю ночь Накато спала, свернувшись клубком возле полога шатра.

А когда на следующую ночь Рамла снова выгнала ее наружу, подумала – и отправилась спать в загон для скота. Она, разумеется, не простынет. Но спать рядом с животными явно теплее, чем возле полога шатра, завернувшись в подстилку!

Оттуда ее никто не выгонял – она нарочно устроилась в стороне от места, где ночевали рабы, которые смотрели за животными.

Стадо кочевью Фараджа принадлежало огромное. Помимо мамонтов, имелись сотни голов зубров и не один десяток длинношеих единорогов-эласмотериев. И по зимнему времени все они спали, сбившись в кучу. Даже мамонты укладывались почти вплотную друг к другу, рядом с остальным стадом.

Рабы тоже укладывались вповалку – там, где спали самки зубров с подросшими за осень детенышами.

Накато пошла туда, где ни один здравомыслящий раб спать не улегся бы, даже рискуя замерзнуть морозной ночью – к мамонтам.

Эти животные славились спокойствием и миролюбием. Чтобы вывести из себя мамонта – следовало постараться. Однако они были слишком огромны. Чуть шевельнется во сне животное – и беспечный раб, пригревшийся возле заросшего длинной шерстью бока, окажется раздавлен. Либо лишится ноги или руки, останется с раздавленными ребрами – а это тоже смерть, пусть и немного отсроченная.

Но ведь она – не одна из рабынь. И придавленная мамонтом нога ей не страшна.

Главное – подняться утром пораньше, чтобы никто ее здесь не обнаружил. С этой мыслью она пригрелась рядом с громадным плечом одной из старых самок и заснула.

*** ***

Должно быть, поздний зимний рассвет сыграл с ней злую шутку. Накато проснулась от звуков разговора совсем рядом.

Она распахнула глаза и уставилась в светлое белесое небо, роняющее редкую мелкую сухую снежную крупу. Едва удержалась от того, чтобы не вскочить на ноги в тот же миг – до нее вовремя дошло, что двое беседовавших мужчин ее не видят.

Мамонт, у бока которого прикорнула, лежал на том же месте. Должно быть, еще было слишком рано – так что животных пока что не выгоняли на выпас.

Голоса рабов звучали где-то в отдалении,

глухо. Те, кажется, еще и не чесались – хоть успели попросыпаться.

Голоса двух мужчин звучали куда ближе.

Накато потихоньку подобрала под себя ноги, приподнялась и села, стараясь, чтобы ее не было видно из-за лохматой туши лежащей самки.

– А у меня жена и двое детей здесь остаются, - ворчливо говорил один из мужчин. – Ты-то жену себе в шатер не взял! У тебя и доли в стаде нет.

– Ты что же, самому вождю не веришь? Не доверяешь его мудрости?

– Мудрость нашего вождя в последние декады – это капризы его новой наложницы, якобы шхарт! Где была эта шхарт, когда моему отцу голову разрубили топором, а мать пала от случайной стрелы?

– Не в первый раз на кочевье совершаются налеты. И не в последний. Тебе ли не знать!

– Только всякий раз прежде Фарадж находился на месте – в своем шатре и со своими людьми. А ныне?

– Ты не хуже меня знаешь, почему, - возразил снова молодой.

– Я знаю, - хмуро отозвался первый. – Я знаю…

– Мы же на расстояние трех дней отъезжали! И никого вокруг нет. И не видать! Не будет новых налетов. Тем, кто приходил, еще не одну декаду раны зализывать! И Фарадж поступает мудро, оставляя кочевье на прежнем месте. Никто не станет искать нас там, где едва отбили нападение.

Ответом послужил недовольный вздох.

Смысл был предельно ясен: все эти рассуждения означали одно – глава кочевья рассчитывает на удачу. Вот только удача – в ведении всемогущих богов, а оскорблять их неверием опасно. Куда опаснее, чем оставлять кочевье без защиты самых сильных воинов. Но что же выходит – Фарадж снова намеревается уехать? А кочевье остается на прежнем месте…

– Вождь делает то, что принесет пользу всему кочевью, - проговорил молодой.

– Уж больно ты мудр – прямо не по годам, - проворчал старший воин.

– Да уж каков есть! А ты только ворчать можешь.

– Я просто не понимаю. Для чего, для чего нужно столько желтой краски?! Фарадж скупил за эти декады столько, что можно всю степь ею выкрасить, и еще останется! Краской забиты несколько шатров, а он снова хочет ехать за нею. Не понимаю, - в голосе прозвучало неподдельное отчаяние.

Накато поерзала и похлопала осторожно ладонью по плечу мамонта. Старая самка склонила голову – вроде как поняла, что девушка ее успокаивает, чтобы полежала еще смирно.

Так Фарадж, выходит, скупает желтую краску – оттого так подолгу и отсутствует? Вот так дела! Что это он задумал?

Накато смутно ощущала, что действия главы кочевья как-то связаны с предыдущими событиями. Только как? Что за досада – она всего-навсего глупая степнячка! Ее знаний недостаточно, чтобы полностью осмыслить происходящее. Да по правде сказать, у нее и особых знаний нет – даром, что года три назад она полгода с лишним проучилась в школе на равнине. А перед тем – выучилась читать и писать. И даже считать!