Сны Лавритонии. Книга 1: Тьма над горой
Шрифт:
– Мне хотелось закричать: «Здорово!» или «Ух ты!».
– Отлично! Вот это и есть момент озарения.
– Значит, я не должна никому рассказывать твою сказку, пока не захочу крикнуть «Ух ты!»?
– Да, Ева. Ты всё правильно поняла.
– Как-то это загадочно…
– Согласна, загадочно. И, поверь, есть кое-кто, кому прямо сейчас хотелось бы найти ответ на эту загадку. Вот почему я прошу тебя помнить о своём обещании! Я доверяю тебе эту сказку, будто вручаю саму жизнь. Так ты готова её услышать?
– Ну конечно готова! – нетерпеливо выдохнула Ева.
– Хорошо, но для начала я хочу, чтобы ты представила себе телескоп. Ты ведь знаешь, что такое телескоп?
– Знаю, – ответила Ева, –
– Верно. Так вот, представь, что какой-то учёный изобрёл телескоп. Настолько мощный, что однажды, направив его в космос, он вдруг увидел голубую планету, в точности похожую на Землю.
– Прям точь-в-точь? – удивилась Ева.
– Просто один в один – так была эта планета похожа на Землю. Те же очертания гор, те же моря и океаны, те же леса… И на этой планете жили такие же люди, как ты, я и Солдатик Брогба.
– И животные? – захлопала ресницами Ева.
– Да! И даже такие животные, которых ты никогда бы не увидела на нашей планете. Я уж молчу про говорящие растения.
– Что-о-о-о? – подпрыгнула Ева.
– Да-да! – мама дурашливо собрала глаза в кучу и заговорила гортанным голосом: «Я Камарадж – весьма влиятельная морковка в этом городе».
– Ух ты! – Ева засмеялась и захлопала в ладоши. Она уже знала, чувствовала, что эта сказка будет длинной. Возможно, такой длинной, что её хватит на все вечера до конца зимы. Не знала она лишь того, что много лет спустя такое же «Ух ты!» перевернёт весь её мир.
– Так вот, – продолжила мама, – всё произошло на той самой планете, а называлась она – Лавритония. А теперь уговор – слушай, не перебивая и, разумеется, ничего не упусти…
– В одной деревне, там, в Лавритонии, жил молодой дровосек по имени Плим. Жил он в своей покосившейся избушке со старушкой-матерью. Жил скромно, у неба много не просил: «Щей была бы плошка, да хлебушка немножко». Лишь забрезжит утро, спрыгнет он с печи, плеснёт холодной водой в лицо – вот тебе и позавтракал, и умылся. Запряжёт в возок старого ослика и правит в лес. Едет по избитой дороге, горланит что есть мочи свою нехитрую песню:
Ой ли, ой ли, мне ль тужить!Стану дерева рубить,Воз доверху нагружу,Всю округу разбужу.Эх топор ты, мой топор!Дзинь, да дзинь – наш разговор!От утра до вечераБольше делать нечего.Глава 2: Кто зажёг фонарь?
Проснулся Плим как-то раз, выглянул в окно – лавритонская луна в небе висит полумесяцем, земля инеем покрыта, лужи льдом подёрнуло. «Эх, – думает, – вот и зима пришла, хорошо на печи, да без работы не пекутся калачи». Надел шапку, тулуп да рукавицы, вышел в сарай, впряг ослика в скрипучий возок и отправился знакомой дорогой в лес. Едет, лесорубную песню напевает. Под колёсами тонкий лёд трещит, по земле туман стелется, ещё чуть-чуть – и впереди уже ничего не видно. Одно хорошо – не впервой эту дорогу ногами мерять.
Вот он и лес впереди, вот и избитая колея по левую руку. Щёлкнул дровосек вожжами. «Эх, холодина!» Сомкнулись ели над ними, мёрзлые иглы с мохнатых лап за шиворот падают, а ехать надо дальше, к просеке за ручьём надо ехать. Спрыгнул он с возка, взял ослика под уздцы и стал углубляться в лесную чащу. Идёт, а про себя замечает – тихо в лесу, птицы на ветках не снуют, зверь
– Ну, чего уши прижал, бессловесное животное? Впервой что ли этой дорогой ходим? Тебе бы только в стойле дрыхнуть да дармовой ячмень есть. Посмотрю я, что ты скажешь, когда под Новый год придётся одну солому жевать. Но-о-о, пшёл, трусливый бездельник!
Тронулись они в путь. Затянул он свою прежнюю песню:
Эх, берёзы и дубы!Дым повалит из трубы,Когда жало топораВас порубит на дрова!Так и дошли они до узкой проплешины в рощице. Осмотрелся он по сторонам, выбрал старую берёзку, вынул из-за пояса топор, сбросил тулуп, плюнул на руки и давай рубить. Раз-два, вот и насечка. Заструился прозрачный сок по стволу. Раз-два, весело звенит железо, идёт работа. Раз-два, летят щепки в стороны, будет зимой тепло. Раз-два, раз-два, совсем немного осталось. Упёрся он жердью в берёзу и повалил её на землю. Обрубил сучья и взялся за пилу. Пилит и приговаривает:
Ты пили, моя пила,Чтоб хватило всем тепла.Не скупись, давай дружок,Запасём дровишек впрок.Вот уж и скупое белое солнце за полдень перекатило. А надо ещё полешки порубить да в возок погрузить. Смотрит ослик невесело, как взмывает вверх колун да растёт гора дров. А Плим всё машет да машет, волосы ко лбу прилипли, рубаха взмокла, пар от разгорячённого тела валит. Откуда только силы берутся?
Стал Плим возок наполнять, вдруг слышит позади: тук-тук, тук-тук-тук, вроде как дятел дерево долбит. Обернулся, стоит старуха в холщовом балахоне, смотрит на него из-под капюшона да клюкой по чурбанчику постукивает.
– Привет, бабуля, чего это ты здесь? Уж не за грибами ли пришла? Так ты опоздала! Погляди, зима уже всё подобрала.
А она ему в ответ:
– Стало быть, не из-за грибов больные ноги о мёрзлую землю разбиваю.
– Так неужто зазря в такой холод бродишь? Ступала бы на печь, кости погрела.
– Чего ж зазря? Есть у меня одно дельце. Чагу с берёзы собираю, корешки целебные, да вот песню твою услыхала, дай, думаю, посмотрю, кто это шум в лесу поднимает.
– Вона как! Ну тогда дело ясное. Прости, коль напугал. Мы с моим товарищем тишину не любим, а своих звуков в лесу нынче мало. Ума не приложу, куда всё зверьё подевалось. Даже сороки не стрекочут. А гнёзд их здесь, погляди, видимо-невидимо.
– И то верно. Совсем тихо. Это оттого, что зима на пороге. Холод сделал лес безмолвным. Только люди и шумят теперь, боятся с зимой лицом к лицу встретиться.
– Чего ж им бояться, на то я и есть – дровосек, чтобы у людей зимой в домах огонь да тепло были.
Старуха откинула капюшон, и Плим увидел серое, сморщенное лицо. Немытые волосы падали нитями свалявшейся пакли, открывая ряды пролысин. Обветренные тонкие губы всё время что-то пережёвывали. Глаза завалились вглубь глазниц и смотрели из своих «норок», как два оголодавших зверька.