Сны Лавритонии. Книга 1: Тьма над горой
Шрифт:
Голос старухи прервал невеселые мысли.
– Эй, молодец, ты не уснул часом? – от неожиданности Плим вздрогнул. – Глянь, куда показываю. Видишь огонёк за деревьями? Гони свою скотину туда. Там увидишь сарайчик, а за сарайчиком поленница. Сваливай дрова прямёхонько под неё. Привяжешь осла к частоколу и ступай в дом. Сегодня уже поздно возвращаться в деревню, заночуешь у меня.
– Э, нет, бабуля, – заторопился Плим, – меня мамка дома ждёт. Не впервой мне по лесу ночью ходить, как-нибудь доберусь. Опрокину возок, а ты уж утром сама потрудись сложить поленницу. За радушие спасибо, но главное должную плату отдай, а дорогу назад я разберу.
– Ну, как знаешь, – ответила старуха. – Сделаешь дело, в дом зайди, рассчитаюсь с тобой.
С этими словами
Плим глянул на покосившуюся хибару. Деревянное крыльцо с перилами из жердей, крыша, вроде бы крытая дёрном (в темноте не разберёшь), завалинка, низкие окна со ставнями. Словом, хибара как хибара, никаких тебе куриных ножек да черепов над дверьми.
В тёмных окнах заиграл огонёк. Дровосек увидел, как старуха подошла и задёрнула занавеску. В животе заурчало. Он вздохнул и направил возок по тропинке мимо дома, в ту сторону, куда указала старуха. За деревьями тропинка резко вильнула влево, и перед ним словно из ниоткуда вырос сарайчик, окружённый забором из заострённых прутьев акации. Над низкой дверью поблескивал масляный фонарь. В его тусклом свете Плим увидел калитку. Петлями для неё служила кора какого-то дерева. Он аккуратно отодвинул хлипкую конструкцию и завёл возок на двор. За сараем была поленница, о которой говорила старуха. Осёл забеспокоился и издал тревожное ИА.
– Тихо! Чего разорался? Скоро уже!..
Плим понукнул осла, чтобы тот стоял смирно, и, не тратя времени, принялся скидывать дрова.
Работал он быстро и молча. Однако в сердце закралась и, грозовой тучей, росла тревога. Он попытался напеть одну из своих песен, но слова вязли в горле, словно в липкой трясине. Что-то во всём этом было не так, и об этом упорно не хотелось думать. Однако внутренний голос продолжал повторять всё громче и громче: «Плим, ты знаешь, что не так. Ты должен был понять это в тот самый момент, когда увидел фонарь. Кто зажёг его? КТО ЗАЖЁГ ФОНАРЬ, ПЛИМ?»
«Может, старуха живёт не одна? Может, у неё есть сын или дочь, – подумал он, – и это они зажгли фонарь? Или там, на холме, я впал в забытьё и не заметил, как старая карга спустилась сюда? Нет! Старушка, конечно, шустрая, но не настолько. Возможно, фонарь просто горел всё это время, пока она бродила по лесу? – дровосек посмотрел на фитиль: – Нет, невозможно! Остаётся одно – фонарь кто-то зажёг. Значит, старуха живёт не одна. Значит, она врёт».
Он оглянулся на дорожку, ведущую к дому. Никого нет. Отбросив чурку, он снял фонарь с гвоздя и осмотрел его. Ничего необычного, но вот фитиль… Его явно недавно поправляли. Он посмотрел на тёмное, заляпанное окно сарая. Во что бы то ни стало ему захотелось заглянуть внутрь покосившейся постройки. Может, там кто-то спрятался и теперь посмеивается, морочит ему голову?
– Эй, кто тут есть? Я видел тебя. Видел, как ты зажёг фонарь. Решил поиграть в прятки? Лучше выходи! – крикнул он в темноту.
В ответ тишина. Только осёл пыхтит ноздрями да сердце галопом стучит в груди.
Плим подошёл к сараю и заглянул в окно. Мрак внутри был такой глубокий, что он смог разглядеть лишь порванную паутину в углу откоса да собственное отражение в неровном пламени фитиля. «Никого там нет, – подумал он, – просто темнота и мёртвые пауки. Обязательно есть какое-то объяснение, почему горел фонарь, просто я не так умён, чтобы сразу найти ответ на эту загадку». Он вернулся к работе. И вот когда на дне возка оставалось всего несколько поленцев, Плим услышал пение.
Это была едва уловимая, до блаженства печальная мелодия. Она растекалась в груди приятным теплом и сладкой патокой. Она неслась откуда-то издалека, из неведомой глубины. Сначала дровосек подумал, что это ветер гуляет в стеблях сломанного тростника. Внизу ведь текла река, да и в лесу нередко встречаются болотца, поросшие камышом. Но вскоре он понял, что слышит не случайное повторение звуков, а правильно сложенную мелодию. Больше того, у мелодии были слова. И хоть Плим не мог разобрать, о чём песня, было ясно одно – пела женщина.
Глава 3:
На этот раз Плим не колебался. Нужно было действовать быстро, пока хозяйка хижины не забеспокоилась и не приплелась сюда невесть с каким сюрпризом. Да еще к своему неудовольствию дровосек заметил, что ветер стал крепчать, а с севера надвигалась снеговая туча.
Плим подкрутил фитиль лампы и начал медленно спускаться.
Вход в подземелье он обнаружил внутри сарая. Это была чёрная шахта в земляном полу, едва прикрытая еловыми ветками. Не было никаких сомнений, именно оттуда доносились звуки восхитительной песни. Иногда она смолкала в паузах печали и раздумья, но потом вновь начинала звучать, обволакивая разум дровосека упоительным сладким дурманом. Тихо и одновременно уверенно поднимался невесомый распев – не растворялся в воздухе, не увязал в сырых стенах коридора. Мелодия буквально струилась по ступеням вверх, обтекала спускающуюся фигуру Плима и устремлялась дальше ко входу в подземелье, просачивалась сквозь множественные щели хижины и… Ещё там, наверху, дровосек понял, что песня обладала некими свойствами ветра – у неё было направление. Она рвалась на север, в сторону Зыбь-дороги.
Скользкие земляные ступени вились, как змея, увлекая дровосека в самое сердце горы. Один раз Плим поскользнулся и едва удержался на ногах. «Нужно быть осторожней», – подумал он и стал спускаться, придерживаясь свободной рукой за стену. Полусгнившие доски, служившие обшивкой земляному тоннелю, были покрыты мохнатой плесенью и белой слизью, но уж лучше прикасаться к этой гадости, чем не иметь никакой опоры и полететь кубарем вниз.
Всё время, пока он спускался, по его взмокшей спине пробегал сквозняк – неприятные порывистые потоки воздуха, смешанные с запахом сырой гнили. Где-то в глубине, кроме пения, слышалось журчание воды. Возможно, подземное русло того самого ручья, за которым дровосек столько лет валил деревья. Вскоре кроме мелодии, усиленной эхом, он стал различать первые слова песни: «СПИ… КОРОЛЬ… ОСТАВИЛ… СОН…». Значит, он не ошибся, значит, не померещилось – и ветер, и болотный тростник здесь ни при чём.
Теперь, когда Плим убедился, что внизу действительно кто-то есть, он вспомнил про старуху. Если не уже, то очень скоро она хватится его. «Ну и что из того? Что старая карга может сделать? Ей и шагу не ступить по этим будто жиром намазанным ступеням», – успокаивал Плим себя снова и снова. Однако в уме вдруг во всех красках предстали рассказы матери о ведьмах, леших и кикиморах, живущих в лесах.
Тусклый свет фонаря, нескончаемая спираль ступеней, затхлый воздух словно заговорили человеческими голосами: «Старуха – ведьма! Старуха – ведьма! Старуха – ведьма!» Только теперь он по-настоящему поверил в то, что под обличием «ходячих мощей» может скрываться голодное, хитрое, злое существо. Ужас перед тем, во что он влип, начал просачиваться в разум Плима. В голове молоточками застучали панические мысли: «Насколько глубоко вниз уходит эта лестница? Сколько скользких ступеней ещё нужно преодолеть, чтобы найти поющую женщину? А может, и нет этой самой женщины? Может, это чары и колдовство старой ведьмы, вовсе не случайно повстречавшейся ему в лесу?»
И хоть песня всё ещё продолжала звучать в ушах, дровосек уже не был предан её блаженному влиянию. Он вспомнил свои сомнения, вспомнил крючковатую клюку и плавающую походку старухи, вспомнил грязный балахон и… фонарь! Ну конечно, вот момент, когда он должен был всё понять и бежать, бежать, бежать без оглядки. Фонарь – вот что, по сути, привело его сюда – в это мерзкое подземелье, и кто знает, чего дальше ждать от безрассудно проявленного интереса.
В ту секунду Плим словно прозрел. Это была ловушка. Именно так, на любопытстве, ловят маленьких глупых животных. Ведьма заманила его сюда, и теперь он здесь, в узком тоннеле, в котором есть только два пути – вверх и вниз. Без топора, с треклятым фонарём в руке.