Собрание сочинений Том 2
Шрифт:
— Тому, у кого коротка воля и кто мало дорожит доверием к своим словам.
Райнер хотел что-то отвечать, но слово застряло у него в горле.
— А как красно вы умели рассказывать! — продолжала Лиза. — Трудно было думать, что у вас меньше решимости и мужества, чем у Белоярцева.
— Вы пользуетесь правами вашего пола, — отвечал, весь дрожа, Райнер. — Вы меня нестерпимо обижаете, с тем чтобы возбудить во мне ложную гордость и заставить действовать против моих убеждений. Этого еще никому не удавалось.
В
— Безысходных положений нет, monsieur Райнер.
Через четверть часа она уехала от Вязмитиновой, не простясь с Райнером, который оставался неподвижно у того окна, у которого происходил разговор.
— Что тут у вас было? — спрашивала Райнера Евгения Петровна, удивленная внезапным отъездом Лизы.
Райнер уклончиво отделался от ответа и уехал домой.
— Ну что, Бахарева? — встретили Лизу вопросом женщины Дома Согласия.
— Райнер не будет жить с нами.
— Отчего же это? — осведомился баском Белоярцев. — Манерничает! Ну, я к нему схожу завтра.
— Да, сходите теперь; покланяйтесь хорошенько: это и идет к вам, — ответила Лиза.
Три дня, непосредственно следовавшие за этим разговором, имеют большое право на наше внимание.
В течение этих трех дней Райнер не видался с Лизою. Каждый вечер он приходил к Женни часом ранее обыкновенного и при первых приветствиях очень внимательно прислушивался, не отзовется ли из спальни хозяйки другой знакомый голос, не покажется ли в дверях Лизина фигура. Лизы не было. Она не только не выезжала из дома, но даже не выходила из своей комнаты и ни с кем не говорила. В эти же дни Николай Степанович Вязмитинов получил командировку, взял подорожную и собирался через несколько дней уехать месяца на два из Петербурга, и, наконец, в один из этих дней Красин обронил на улице свой бумажник, о котором очень сожалел, но не хотел объявить ни в газетах, ни в квартале и даже вдруг вовсе перестал говорить о нем.
Вечером последнего из этих трех дней Женни сидела у печки, топившейся в ее спальне. На коленях она держала младшего своего ребенка и, шутя, говорила ему, как он будет жить и расти. Няня Абрамовна сидела на кресле и сладко позевывала.
— Будем красавицы, умницы, добрые, будут нас любить, много, много будут нас любить, — говорила Евгения Петровна с рас становкой, заставляя ребенка ласкать самого себя по щечкам собственными ручонками.
— Гадай, гадай, дитятко, — произнесла в ответ ей старуха.
— Да уж угадаем, уж угадаем, — шутила Женни, целуя девочку.
— А на мой згад, как фараон-царь мальчиков побивал, так теперь следует
— За что это нас убивать? за что убивать нас? — относилась Женни к ребенку.
— А за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все пошло как-то таранты на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних, женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами на шею и вешаются.
Женни засмеялась.
— Гадостницы, — проговорила Абрамовна.
Кто-то позвонил у дверей.
Абрамовна встала и отперла. Вошел Райнер.
— Идите сюда, Василий Иванович, здесь печечка топится.
— Вы одни? — спросил, тихо входя, Райнер.
— Вот с няней да с дочерью беседую. Садитесь вы к нам.
— Я думал, что и Николай Степанович здесь.
— Нет; его нет совсем дома. Он уезжает в конце этой недели. Все ездит теперь к своему начальнику. Лизы вы не видали?
— Нет, не видал.
— Хотите, сейчас ее выпишем?
— Как вам угодно.
— Вам как угодно?
Райнер слегка покраснел, а Женни зажгла свечечку и написала несколько строчек к Лизе.
— Няня, милая! возьми извозчика, прокатайся, — сказала она Абрамовне.
— Куда это, матушка?
— Привези Лизу.
— Это в вертеп-то ехать! Райнер и Женни засмеялись.
— Ну давай, давай съезжу, — отвечала старуха, через десять минут оделась и отправилась в вертеп.
В это время, шагах в тридцати не доходя дома, где жили Вязмитиновы, на тротуаре стоял Розанов с каким-то мещанином в калмыцком тулупе.
— Уморительный — маскарад! — говорил Розанов тулупу.
— Именно уморительный, потому что умариваешься, как черт, — отвечал тулуп.
— И долго вы еще здесь проиграете?
— Нет: птица сейчас юркнула куда-то сюда. Сейчас вынырнет, а дома там его ждут.
— Да что это, вор, что ли?
— Какой вор! Иностранец по политическому делу: этих ловить нетрудно.
— А кто такой, если можно?
— Райнер какой-то.
— Черт его занает, не знаю, — отвечал Розанов и, пожав руку переодетого в тулуп, пошел, не торопясь, по улице и скрылся в воротах дома, где жили Вязмитиновы.
Райнер преспокойно сидел с Евгенией Петровной у печки в ее спальне, и они не заметили, как к ним через детскую вошел Розанов, поднявшийся по черной лестнице.
Войдя в спальню, Розанов торопливо пожал руку хозяйки и, тронув слегка за плечо Райнера, поманил его за собою в гостиную.