Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках

Гаспаров Михаил Леонович

На подмостках

¹ <Солнце> Солнце, ты играешь вместе со мной,и все же это не танец:такая нагота,почти кровьдля какого-то злого леса;и вот —² <Сцена>Грянули гонги,пришли гонцы.Я их не ждал,я забыл даже их голоса.Отдохнувшие, свежеодетые,в руках корзины, в корзинах плоды.Я дивился шепотом:люблю амфитеатры!Раковина переполнилась по край,и на сцене померкли огни,как для славного какого-нибудь убийства.³ <Действие>Чего ты ищешь? Лицо твое исковеркано.Вот ты всталаиз постели, где стынут простыни,и из бани, в которой месть.Капли скатывалисьпо плечам и по животу,под босыми ногами была земля,срезанная зелень.Те —три лица неистовой Гекаты —увлекали тебя с собой.Твои очи – две трагических раковины,на сосцах твоих два вишневых камешка —театральный, наверное, реквизит.Те улюлюкали,ты стояла, вросшая в землю,жесты их резали воздух.Рабы вынесли им ножи —ты стояла, вросшая в землю:кипарис.Они вырвали ножи из ножон,примеряясь, как тебя ударить.Лишь

тогда ты вскрикнула:«Пусть, кто хочет, придет меня свалить:разве я не море?»⁴ <Море>Море: как оно стало таким, море?Я годами медлил в горах,слеп от светляков,а теперь жду на этом берегучеловека, плота, обломка.Море, как оно осквернилось?Раз! взрезал его дельфин,а потомострые крылья чаек.Но пресной была волна,где я плавал и нырял ребенкоми где юношейя высматривал в камешках узор,искал ритм,и Морской Старик мне промолвил:«Я – твое место:может быть, я – никто,но могу я стать, кем ты хочешь».⁵ <Событие>Кто слышал в полденьсвист ножа по точильному камню?Кто примчал верхомс факелом в руке и хворостом?Каждый умывает руки,чтоб они остыли.Кто вспоролженщину, младенца и дом?Нет виновного: только дым.Кто бежали подковы звенели о каменья?Вырваны глаза: слепота.Больше нет свидетелей.⁶ <Слово>Когда вновь ты заговоришь?Наши речи – дети многих отцов.Они сеются, и укореняются,и растут, и вскармливаются кровью.Как сосныхранят образ ветра,когда он промчался, и нет его, —так словасохраняют образ человека,когда он миновал, и нет его.Может быть, это звезды ищут слов,когда топчут наготу твою ночью:Лебедь, Стрелец, Скорпион, —может быть, они.Но где будешь ты в тот миг,когда здесь, в театре, настанет свет?⁷ <Вечность>И однако там, на том берегупод черным взором пещеры —солнце в очах, птицы на плечах —ты была, ты выстрадалаиную муку – любовь,иную зарю – предстание,иное рождение – воскресение;и однако там ты возникла вновьв неоглядном растяжении времени —капля за каплею, как смола.Сталактит. Сталагмит.

Летнее солнцестояние

¹ <Жернова>Огромное солнце с одной стороны,юная луна с другой —как те груди, далеки в памяти,а меж них провалом – звездная ночь,половодье жизни.Лошади на токумчатся, распластавшись в поту.Здесь все проходит:и эта женщина,на миг прекрасная в твоих глазах,гнется, ломится, падает на колени.Жернова перемалывают все:в звезды.Канун самого длинного дня.² <Роза>Каждому видятся виденья,но никто не хочет признатьсяи живет, словно он один.Большая розавсегда была здесь рядомс тобой во сне,твоя, но неведомая, —но только теперь, пригубивкрайние ее лепестки,ты почувствовал плотный вес танцовщика,падающего в реку времени —в страшную зыбь.Не трать дыханья, которымодарил тебя этот вдох.³ <Морок>Но и в этом снетак легко виденье становитсястрашным мороком.Так рыба, блеснув в волне,уходит в глубинный ил,так меняют цвет хамелеоны.Город стал блудилищем,сводники и шлюхизакликают затхлыми прелестями;девушка, вышедшая из волн,надевает коровью шкуру,чтобы даться быку;поэтсмотрит на кровоточащие статуи,а толпа швыряет в него дерьмом.Уходи из этого сна,как из кожи, иссеченной бичами.⁴ <Вихрь>В диком мотовстве ветравправо, влево, вверх, внизкружится мусор.Смертный парцепенит людские тела.Душирвутся покинуть плоть,они жаждут, но нет воды,они тычутся, как в птичьем клею,взад, вперед, наугад,бьются тщетно,и уже им не поднять крыльев.Край иссох —глиняный кувшин.⁵ <Ворожба>Мир укутан в снотворные простыни.Ему нечего предложить,кроме этого конца.Жаркой ночьювысохшая жрица Гекаты,груди настежь, на крыше домаисторгает рукодельное полнолуние,а две маленьких рабыни, зевая,в медном размешивают котледушные зелья:завтра вволю насытятся любители.Страсть ее и белила —как у трагической актрисы,и уже осыпается гипс.⁶ <Нагота>Под лаврами,под белыми олеандрами,под колючей скалой,и стеклянное море у ног, —вспомни, как хитон на глазах твоихраскрывался, соскальзывая с наготы,и ложился вокруг лодыжек,мертвый, —не так ли упал этот сонмежду лаврами мертвых?⁷ <Сад>Серебристый тополь в ограде —его дыхание отмеряет часы твоиднем и ночью —водяные часы, полные небом.Его часы в свете лунытянут черный след по белой стене.За оградой несколько сосен,потом мраморы и огнии люди, изваянные, как люди.Только черный дроздщебечет, прилетая пить,и порою ты слышишь голос горлицы.Вся ограда – десять шагов;можно видеть, как падают лучина две красные гвоздики,на оливу и на малую жимолость.Будь таким как есть.А стихине отдай утонуть в густом платане:вскорми их твоей скалой и почвой.А лучшиезакопай в нужном месте, чтоб найти.⁸ <Стихи>Белый лист бумаги, суровое зеркалоотражает тебя таким, как был.Белый лист, у него твой голос,твой,а не тот, который ты любишь.Твоя музыка – это жизнь,которую ты растратил.Если хочешь, верни ее,коли сладишь с Безразличным, котороевновь и вновьотбрасывает тебя к началу.Ты странствовал,видел много солнц, много месяцев,прикасался к живым и мертвым,знал мужское горе, женский стон,детскую обиду, —но все познанное – лишь бесплотная груда,если ты не доверишься этой пустоте.Может быть, ты найдешь в ней свои утраты:юный цвет и глуби праведной старости.То,

что отдал ты, – твоя жизнь;то, что отдал ты, – эта пустота:белый лист бумаги.⁹ <Люди>Ты рассказывал о том, чего они не видели,а они смеялись.Все равно – тебе плыть по темной рекепротив течения,идти по неведомой тропеупрямо, вплотнуюи искать слова, пустившие корни,как мозолистая олива, —пусть смеются, —и стремиться посеять мир инойв это душное одиночество,в руины времени, —позабудь их.Морской ветер, рассветная прохлада —они есть, хоть их и не ищут.¹⁰ <Губы>В час, когда сбываются сны,в первом сладком свете зария увидел, как раскрываются губылепесток за лепестком.Тонкий серп засветился в небе.Я боялся, что он их срежет.¹¹ <Море>Это море называется тишь,корабли и белые паруса,тяжкий вздох бриза с сосен и Эгейской горы.Твоя кожа скользит по коже морялегко и тепло —мысль неясная и тотчас забытая.Но в расселинахчерным соком хлынул раненый спрутв глубину, —где конец, как подумать, прекрасным островам.¹² <Зной>Набухает знойв венах воспаленного неба.Кровь взрывается —она ищет обретения радостипо ту сторону смерти.Свет – как пульс,реже и реже,и вот-вот остановится совсем.¹³ <Полдень>Солнце вот-вот замрет.Призраки заридули в сухие раковины.Птица пела лишь трижды и трижды.Ящерица на белом камне,неподвижная,смотрит в выжженную траву,где вьется уж.Черное крыло резким взрезом метитсиний высокий свод:вглядись, и он распахнется.Воскресение в родильных муках.¹⁴ <Всесожжение>И вотв плавленом свинце ворожбы —блеск летнего моря,обнаженность жизни,путь, привал, уклон и подъем,губы и лелеемая кожа —все хочет сгореть.Как сосна в полдень,взбухшая смолой,рвется родить пламяи не терпит родильных мук, —созови детей собрать пепели высеять.Что свершилось, то правильно свершилось.А чего еще не свершилось,то должно сгоретьв этом полдне, где солнце пригвожденов сердце столепестковой розы.

ТРАГЕДИИ

Было три великих греческих трагика: Эсхил, Софокл и Еврипид. Эсхил был могуч и величав, Софокл мудр и гармоничен, Еврипид изыскан и страстен. Трем трагикам повезло на трех русских переводчиков: два поэта-филолога и один филолог-поэт нечаянно сумели сделать эту разницу стилей еще выпуклее. Эсхил у Вячеслава Иванова стал архаичен и таинствен, как пророк; Софокл у Фаддея Зелинского – складен и доходчив, как адвокат; Еврипид у Иннокентия Анненского – томен и болезнен, как салонный декадент. Такими они и запомнились современному русскому читателю.

Всякий перевод деформирует подлинник, но у каждого переводчика – по-своему. Еврипид у Анненского пострадал больше всего. Во-первых – это заметили уже первые критики, – речь в античной трагедии логична, рассудочна, разворачивается длинными сложноподчиненными периодами. Анненскому это претит, он делает ее эмоциональной, романтически отрывистой, разорванной паузами-многоточиями, в которых должно сквозить невыразимое. Во-вторых, он многословен: почти каждые десять стихов подлинника разрастаются до тринадцати-пятнадцати, фразы удлиняются, перестают укладываться своими звеньями в отведенные им строки и полустишия, прихотливо перебрасываются из строки в строку, и от этого «дикционная физиономия» Еврипида (выражение Ф. Зелинского) теряется окончательно.

Когда я был молодой и читал трех трагиков в русских переводах, я очень радовался, что они стилистически так индивидуальны. Когда я вырос и стал читать их по-гречески, я увидел, что на самом деле они гораздо более схожи между собой – той самой общей «рассудочностью» античной поэзии, – а стилистические их различия гораздо более тонки, чем выглядят у Иванова, Зелинского и Анненского. Рассудочность в поэзии всегда мне близка, поэтому мне захотелось что-нибудь перевести из Еврипида, чтобы в противоположность Анненскому подчеркнуть именно это: логичность, а не эмоциональность; связность, а не отрывистость; четкость, а не изломанность; сжатость, а не многословие. И чтобы показать, что при всем этом Еврипид остается Еврипидом и нимало не теряет своей поэтической индивидуальности. Я нарочно взял для перевода 5-стопный ямб с преимущественно мужскими окончаниями: он на два слога короче греческого размера, такое упражнение в краткости всегда дисциплинирует переводчика. Хоры для контраста переведены свободным стихом, как в переводе Пиндара. Начала строф, антистроф, «месодов» и эподов отмечены на правом поле.

Сюжет «Электры» – один из мифов о конце сказочного «века героев». Главных фигур в нем три: Агамемнон, царь Микен и Аргоса, предводитель греков в Троянской войне, жена его Клитемнестра и сын их Орест. На Агамемноне лежат три древних проклятия. Во-первых, прадед его Тантал, друг богов, обманывал их и обкрадывал и за это был наказан «танталовыми муками» в аду и несчастьями в потомстве. Во-вторых, дед его Пелоп хитростью приобрел себе жену и царство, а пособника своего Миртила погубил, и тот, погибая, успел его проклясть. В-третьих, отец его Атрей преступно враждовал со своим братом Фиестом: Фиест обольстил Аэропу, жену Атрея, ради золотого овна из его стада, Атрей зарезал детей Фиеста и накормил ими отца. За грехи этих предков Агамемнон погибает на вершине своего величия – с победою вернувшись из-под Трои. Его убивают Эгисф, сын Фиеста, и собственная жена его Клитемнестра, дочь Тиндара и сестра Елены, виновницы Троянской войны. Эгисф мстит ему за страдания отца, а Клитемнестра – во-первых, за то, что, отправляясь на Трою, Агамемнон ради попутного ветра принес в жертву богам их дочь Ифигению, а во-вторых, за то, что вернулся он из-под Трои с новой любовницей, «вещей девой» Кассандрой, дочерью троянского царя. После Агамемнона остаются двое детей: дочь Электра и маленький сын Орест. Ореста удается спасти и отправить на воспитание к Строфию, царю Фокиды (сын этого Строфия Пилад станет верным другом Ореста). Проходит лет десять, и Орест, выросши, возвращается, неузнанный, чтобы мстить родной матери за отца. Здесь начинается трагедия.

В трагедии Еврипида – шесть драматических частей, между которыми вставлены лирические части – песни персонажей или хора. В первой части главное лицо – пахарь, за которого выдана Электра; он рассказывает зрителям предысторию событий. Во второй части главное лицо – Электра: к ней приходит неузнанный Орест с вестью, что брат ее жив и готов к мести. В третьей части главный – старик, когда-то спасший маленького Ореста; теперь он узнает Ореста по детскому шраму на лбу, и после общей радости все трое сочиняют план действий. В четвертой части главный – Эгисф: на сцене он не появляется, но вестник подробно рассказывает, как его убил Орест. В пятой части, самой длинной, главная – Клитемнестра: ее вызывает Электра будто бы для помощи после (мнимых) родов, они ведут спор, а потом Орест за сценой убивает мать. После общего плача следует финал, шестая часть: «боги из машины», Диоскуры, братья убитой Клитемнестры, объясняют героям и зрителям, что должно случиться дальше. На Ореста нападут Керы (Эринии), богини мщения за мать; он убежит в Афины, там предстанет с Керрами перед людским судом на Аресовом холме (ареопагом) и будет им оправдан: вереница отмщений кончится. Друг его Пилад возьмет в жены Электру, а тела убитых будут погребены там-то и там-то.

Еврипид не первый разрабатывал сюжет «Электры»: им пользовались все три великих трагика, и каждый вносил свои подробности. Когда у Еврипида Электра говорит, что ни по пряди волос, ни по следу на кургане нельзя опознать человека (ст. 520 сл.), то это запоздалый спор с Эсхилом, у которого Электра именно по пряди и по следу догадывалась о возвращении Ореста. Новых мотивов у Еврипида было три. Во-первых, фигура пахаря, за которого унизительно выдана Электра: обычно считалось, что она оставалась в девицах. Во-вторых, Орест убивает Эгисфа, будучи принят им как гость гостеприимцем; в-третьих, Электра зазывает Клитемнестру на смерть, вызвав ее человеческую жалость мнимыми родами. От этого в зрителе сильнее сострадание и к Электре, и даже к злодеям Эгисфу и Клитемнестре: недаром Еврипида называли «трагичнейшим из трагиков». И, конечно, только Еврипиду принадлежит в конце (ст. 1233, 1290) упрек богу Фебу-Аполлону, который приказал Оресту мстить и тем толкнул его на столько мук: у Еврипида была прочная слава рационалиста-богохульника.

Мимоходом в трагедии коротко упоминаются и другие мифы. Например, в песне о походе на Трою назван миф о Персее, победителе чудовищной Горгоны, изображенной на Ахилловом щите (ст. 455 сл.). В песне о предках Агамемнона речь о том, как когда-то Фиест обольстил Атрееву жену и похитил его золотого ягненка, дававшего право на царство, но Атрей взмолился, чтобы в знак его правоты солнце в небе пошло вспять, и этим отстоял свою власть (ст. 695 сл.). А в финальной речи Диоскуров упомянут и древний миф о том, как бог Арес держал ответ перед земными судьями за убийство героя Галиррофия, и свежий миф о том, что Елена будто бы все время Троянской войны находилась не в Трое, а в Египте, где ее и нашел ее муж Менелай, брат Агамемнона. Кроме того, трагедия любит (особенно в песнях хора) перифрастические и синонимические выражения: Агамемнон – Атрид, Клитемнестра – Тиндарида, Аргос – инахийский край (по названию реки), в Микенах – киклоповы стены (по их строителям), Троя – Пергам, Илион, дарданский, фригийский, идейский, симоисский край; крылатый Пегас – «Пиренский скакун»; алфейские венки – венки Олимпийских игр близ города Писы и т. п.

Конечно, я не помышлял вступать в соперничество с Анненским. Его перевод полного Еврипида – подвиг, дело всей его жизни; он, видимо, еще долго будет единственным русским Еврипидом. Я предлагаю не альтернативу, а корректив: если читатель сравнит хотя бы одну страницу в переводе Анненского и в этом и представит себе, что подлинный Еврипид находится посредине, то это, может быть, позволит ему лучше представлять себе ту настоящую греческую поэзию, которая лежит за русскими переводами.