Собрание сочинений Яна Ларри. Том второй

Ларри Ян Леопольдович

Наш поезд останавливается только на больших станциях, там, где есть буфеты; мимо маленьких он проносится вихрем, переходя с большой быстротой со стрелки на стрелку.

Я начал уже дремать, как вдруг кто-то сказал отрывисто:

— Берлин!

Пассажиры засуетились, начали снимать с полок чемоданы, стараясь затянуть их туже багажными ремнями.

Но мне не нужно было волноваться, мой багаж лежал у меня на коленях, и потому я бросился к окну посмотреть на раскинувшийся перед глазами Берлин.

Поезд шел по высокой насыпи,

и скрытый в сизом тумане город подходил с каждой минутой все ближе: надвигалось что-то серое, громадное и мрачное, как каменная туча.

Еще минута, и я увидел целую массу нагроможденных строений; стены лезли на стены, крыши поднимались над крышами.

И вдруг город подошел совсем близко, поезд очутился в черте строений и помчался над крышами, балконами, над тротуарами и мостовыми.

Нагроможденные стены раздвигались, стали видны рестораны с открытыми террасами, круглые столики с большими кружками пива, эстрады с музыкантами, пюпитры с разложенными нотами.

Ближе к центру города дома были высокие, угрюмые, заслоняющие крышами соседние здания и стены, и узкие улицы сверху казались каналами. Крышам и трубам, казалось, не было конца.

Ангальтер! Веселый берлинский ангальтер. Вот он — берлинский вокзал.

Поезд остановился под высоким стеклянным навесом, в ярком свете громадных электрических фонарей, разгоняющих полумрак серого берлинского утра.

Стеклянный дебаркадер быстро наполняется пассажирами, прибывающими каждые пять минут из Мюнхена, Бромберга, Кенигсберга, из Рура и с восточных границ.

Пассажиров встречают родные, знакомые и просто любопытные. Раздаются поцелуи, возгласы, смех, торопливые крики, и на мгновенье весь этот хаос звуков покрывается пронзительным свистом паровоза.

Меня никто не встречал, и, глядя на радостные встречи, я почувствовал свое одиночество особенно остро…

Трегеры [2] , которых во избежание толкотни в вагоны не пускают, подхватывали на лету выбрасываемые им из окон вагонов вещи и, нагрузившись, как верблюды, с трудом проталкивались в двери вокзала, толкая встречных и обгоняя друг друга.

2

Носильщики.

Упрекнув себя в излишнем ротозействе, я схватил свой мешок и, пробираясь сквозь густые толпы народа, вышел на площадь, прилегающую к вокзалу.

Шум, крик, рев автомобилей; грохот ревущего четырехмиллионным населением города оглушил меня и пригвоздил к асфальту.

Я тупо озирался по сторонам, долго глазел на вывески, пока глаза мои не остановились на огромном доме серого камня, с трехсаженными золотыми буквами:

ОТЕЛЬ «ЭКЦЕЛЬСИОР»

Дом давил своей величиною и угрюмым видом.

Здесь останавливаются богатые, мелькнуло у меня в голове,

и, чтобы жить в этом отеле, нужно много, много денег… Нужно за одну ночь отдать весь мой капитал.

Я заметил, как многие пассажиры направились с чемоданами в руках в сторону отеля.

— Конечно, эти будут сегодня спать на прекрасных кроватях, а я?..

Вопрос довольно неприятный, черт возьми!

Я стоял и беспомощно размышлял:

«Ну-с… куда же идти теперь?.. Ах, что я тут буду делать в этом неприветливом городе?.. Впрочем — ерунда!.. Пока еще горевать не о чем… Я здоров, знаю недурно работу часового подмастерья, и, кроме того, я так силен, что мог бы продавать мускулы свои наравне со взрослыми рабочими… П-фе, зачем мне хоронить себя до смерти?..»

Ободренный немного, я молодецки подбросил свой легкий мешок на плечи и бодро зашагал к центру, в надежде найти счастье свое где-нибудь за углом этой шумной улицы.

Я свернул налево и попал на знаменитую берлинскую улицу — Унтер-ден-Линден — с роскошными дворцами, с превосходной мостовой берлинского асфальта, который справедливо считают лучше всякого паркета.

Огромные, многоэтажные дома с лепными украшениями, колонками, балюстрадами, с надписями и фигурами ослепляли своей красотой и красивыми сочетаниями узоров.

Всматриваясь в замечательную чистоту улицы, я никак не мог поверить, что совсем еще недавно этот город закончил большую изнурительную войну.

Я поравнялся с огромным, сказочно прекрасным зданием, перед которым на красивой площади и между таких же прекрасных зданий был разбит красивый сквер с целым ковром рассыпанных цветов. Посреди сквера возвышался фонтан, а вокруг него, среди пестрых клумб, целая толпа играющих детей.

— Чей это дом? — спросил я встречного.

— Бывшего императора…

— А этот?

— Идите вы к черту… Кронпринца!

«Удивительно невежливый немец», — подумал я, посматривая на дворец б. кронпринца, буквально утопающий в зелени и колоннадах. Огромные деревья растут на террасе так же просто, как в лесу; лезут в окна, переросли капители высоких колонн.

Плющ так разросся, что ему тесно даже во дворце; он свешивается гирляндами вниз, обвивает балюстраду, стену-крышу, ползет без удержу и вниз и вверх.

— Что это вы рот раскрыли? — крикнул чей-то раздраженный голос, и резкий удар в бок столкнул меня с тротуара.

— Болван… Нахал!.. — крикнул я, но толкнувший меня вряд ли слышал эти оскорбления, он уже пробирался далеко впереди.

Я наугад свернул направо и, кружа по улицам, старался знакомиться с городом, не останавливаясь на тротуарах.

Мое внимание прежде всего было привлечено этими громоздкими постройками.

Черт возьми, это какие-то пирамиды!

Почти во всех домах — окна, точно двери, двери, как ворота, а стены такой толщины, что мне оставалось только удивляться, как выдерживает земля такую тяжесть.