Собрание сочинений Яна Ларри. Том второй
Шрифт:
— Вот здорово, — не удержался я, — как хорошо, что мы встретились с вами… О, я буду очень прилежно работать…
— Хорошо, хорошо, — заторопился «добряк», — а пока что — идемте!
— Как я благодарен вам, — сказал я, — этой услуги никогда в жизни мне не забыть!
С этими словами я перекинул мешок через плечо и пошел за ним.
Мы вышли на красивую улицу.
— Как называется эта улица? — спросил я.
— Лейпцигештрассе, — ответил незнакомец, беспокойно посматривая по сторонам, — эта улица по своей красоте может соперничать с Фридрихштрассе,
Я с любопытством осматривал огромнейшие витрины магазинов, богатство выставленных напоказ товаров и любовался роскошью, встающей за огромными зеркальными стеклами.
— Добрый день, господин комиссар! — вдруг проговорил мой спутник, останавливаясь.
Я поднял голову кверху.
Перед нами стоял высокий, плотный господин в штатском платье, из-за спины которого выглядывали квадратные физиономии краснощеких шуцманов.
— Где вы взяли этого урода? — спросил тот, кого мой спутник назвал комиссаром, и ткнул в мою сторону мясистый палец.
Мой спутник как-то странно подмигнул шуцманам и с хохотом проговорил:
— Это очень хороший мальчик, господин комиссар, и я хочу приютить его у себя!..
— Кто — ты? — спросил комиссар.
— Я… я…
— О, это вполне порядочный иностранец, — засуетился мой спутник, — а что касается его поведения, так он в этом, право, не виноват!
— Возьмите его, — сказал комиссар, — а вы, господин Шпекенштейн, зайдете в полицей-президиум через час и пятнадцать минут.
— Хорошо, господин комиссар… Но, право, лучше отпустите его, — он очень хороший мальчик!
Шуцманы засмеялись и, взяв меня за рукав, сказали: идем!
Подгоняемый в спину здоровеннейшими кулаками шуцманов, я двинулся вперед.
В полицей-президиуме меня втолкнули за решетку и ушли.
Я залился горькими слезами, но, вспомнив, что я еще ничего не ел, вытащил кусок сыра и хлеба и принялся за еду.
Слезы капали на хлеб и на сыр, и оттого обед мой был такой горький и соленый.
Вскорости привели еще партию людей, среди них я узнал того худого человека, который спорил с толстяком на Фридрихштрассе.
Держали нас до вечера. Потом пришел огромный шуцман и, поманив меня пальцем, сказал:
— Эй, иди-ка сюда… Это тебя Шпекенштейн арестовал?
— Да!
— Ну, так ступай за мной!
Я вздохнул и, взяв свой мешок, пошел по коридору за шуцманом.
Меня ввели в накуренную комнату, где сидело много полицейских и штатских, среди которых я узнал комиссара.
— А-а, большевистский шпион! — приветствовал он меня, потирая руки.
Я снял шляпу и молча поклонился ему.
— Смотрите, как он вежлив, этот азиат! — захохотал комиссар.
— Я не азиат, господин комиссар, моя национальность — латыш! — ответил я, вздыхая.
— Латыш? Ого!.. Знаю, знаю… Слышали и здесь… Если не ошибаюсь, латыши считаются самыми преданными войсками большевиков… Когда ты выехал из России?
— Я еще в России не был, я приехал в Берлин из Сант-Галлена.
— Зачем ты сюда приехал? Кого ты здесь имеешь?
— Я приехал искать работы, господин
— Так ты хотел кормиться на большевистское золото, захотел попробовать молочка московской коровки?
Все захохотали.
— Обыскать его! — крикнул комиссар.
Несколько полицейских бросились ко мне, вырвали мой мешок и выбросили оттуда на пол сыр и хлеб.
Потом заставили вывернуть карманы и снять ботинки.
Вместе с моими долларами шуцманы вытянули из карманов тягчайшие грехи моего детства — рукописи со стихами.
— Что это? — спросил комиссар.
— Это… это, — замялся я.
Комиссар развернул мои бумаги, посмотрел на них внимательным взглядом, перелистнул несколько листков и, сделав удивительно глупое лицо, оглушительно захохотал:
— Ба! Большевик, оказывается, пишет стихи. Это уже становится интересным! Минутку внимания, господа!
Он отставил рукописи далеко вперед и, паясничая, начал читать:
О, голубые озера Швейцарии, Почему вы такие печальные? Отчего вы грустите всегда И почему синие глаза ваши полны тоскою? Может быть, оттого вы грустны, Что в ваши волны текут слезы Бедняков, имеющих одну корову И маленький кусочек огорода, Почему же богатые вечно веселы И у них всего имеется вдоволь?Это были ужасно плохие стихи, и, слушая их, я отчаянно краснел.
— Го-го-го! — задрожал полицей-президиум от смеха, а комиссар, разрывая мои рукописи, произнес сурово:
— Потому, что они работают, а не пишут таких глупых стихов и не разоряют свое отечество ежедневными бунтами… Покажи мне документы!
Я протянул ему свой паспорт.
Комиссар внимательно посмотрел на памятную бумажку, а потом, вскочив, закричал в негодовании:
— Маленький негодяй, ты сказал мне, что ты латыш, а здесь стоит «русский». Как ты смел обмануть меня?
— Я латыш по национальности, но в то же время русский по подданству!
— Ты большевик?
— Я… не знаю!
— Смотрите, какой маленький, а какой уже хитрый, — произнес один господин с седеющими бакенбардами, — и, заметьте, они все такие… Сколько ты уже расстрелял народу, змееныш? — обратился он ко мне.
— Я… я не знаю!
— Слышите? Он не знает! Он уже счет потерял?
Все снова захохотали.
Комиссар зевнул и сказал:
— Ну, довольно! Он уже начинает повторяться, а это чрезвычайно скучно!.. Ну-с, итак, мой прекрасный, талантливый поэт, завтра ты будешь направлен в свою разбойничью Россию… О, там, конечно, твое творчество оценят гораздо выше, чем мы могли это сделать… Но, — комиссар сделал снова глупое лицо и развел руками, — прости, пожалуйста, мы его совершенно не понимаем… Уберите его!