На Лене, Онеге,куда ни взгляни,тяжелые снеги, тяжелые дни.Шла к девкам, шла к бабамдурная тоска,звала за шлагбаум,туда, где войска.Их дроли, матанитам шли на врага,а бабы металисено в стога.Подушки кусалиот женской тоски,но сено металисовсем по-мужски.Как страшная сила,толкало впередстрадание тылагрохочущий фронт…1 августа 1957
«Играла девка на гармошке…»
Георгию Адамовичу
Играла
девка на гармошке.Она была пьяна слегка,и корка черная горбушкилоснилась вся от чеснока.И безо всяческой героики,в избе устроив пир горой,мои товарищи-геологи,обнявшись, пели под гармонь.У ног студентки-практиканткисидел я около скамьи.Сквозь ее пальцы протекалис шуршаньем волосы мои.Я вроде пил, и вроде не пил,и вроде думал про свое,и для нее любимым не был,и был любимым для нее.Играла девка на гармошке,о жизни пела кочевой,и шлепали ее галошки,прихваченные бечевой.Была в гармошке одинокость,тоской обугленные днии беспредельная далекость,плетни, деревья и огни.Играла девка, пела девка,и потихоньку до утрапо-бабьи плакала студентка —ее ученая сестра.1 августа 1957
«Была тайга темным-темна…»
Была тайга темным-темна.Побеги елок я глодали мертвых комаров телас водой болотною глотал.Шатаясь, вышел я к рекеи, на жнивье упав сухое,обрывок потный сжал в рукекобылой пахнущей супони.Я был еще живым-живой,но уходил из тела голос,и над моею головойстоял высокий черный колос,и, глядя в черный небосклонпечально и потерянно,слегка покачивался он,как маленькое дерево.Луна качалась, искривясь,и, всеми звездами кренясь,покачивался космос,наколотый на колос…2 августа 1957
Лед
Я тебя различаю с трудом.Что вокруг натворила вода!Мы стоим, разделенные льдом.Мы по разные стороны льда.Похудели дома и леса.Клен качается бледный, худой.Севши на воду, голосатихо движутся вместе с водой.Льдины стонут и тонут в борьбе,и, как льдинка вдали, ты тонка,и обломок тропинки к тебепо теченью уносит река…2 августа 1957
Одному критику
Он важно поучает молодых,со слабыми надменен и морозен.Перед неправой силою – он тих.Перед неправой слабостью – он грозен.И трус, и в то же время до сих поржестокой занимается расправой.Неправой силе надо дать отпори только после – слабости неправой.2 августа 1957
Земляника
Вот снова роща в черных ямах,и взрывы душу леденят,и просит ягод, просит ягодв крови лежащий лейтенант.И я, парнишка невеликий,в траве проползав дотемна,несу пилотку земляники,а земляника не нужна.Побрел я, маленький, усталый,до удивленья невысок,и ночью дымной, ночью алойпристал к бредущим на восток.Угрюмой местностью болотноймы шли без карты, кое-как,и летчик брел бессамолетный,и в руку раненный моряк.Кричали дети, ржали кони.Тоской и мужеством объят,на белой-белой колокольнена всю Россию бил набат.Мы шли, калика за каликой,самим себе поводыри,и долго пахла земляникойпилотка, алая внутри…8 августа 1957–1995
«Нас
дружно со свету сживают…»
Нас дружно со свету сживают.Никто нам славу не поет.Искусство крылья нам сжигает,и это плата за полет.И над моей постелью смятойиконой светит в темнотекартина, где холоп распятыйна крыльях, будто на кресте…19 августа 1957
На танцплощадке
На танцплощадке станции Клязьма,именуемой «пятачком»,танцует девочка высокого классас подобающим пиджачком.Что мне делать с этим парнишкой,с его модной прической парижской,с его лбом без присутствия лба,с его песенкой «Али-баба»?Что мне делать с этой девчонкой,с ее узкой приклеенной челкой?Что скажу? Назову их «стилягами»?Или просто сравню их с телятами?Или, полный презренья усталого,поясню: «Пережитки старого…»А парень ходит и в ус не дуети ногами о времени думает.Не пойму, не пойму я многогои смотрю в щемящей тоске,как танцуют пережитки новоговозле Клязьмы на «пятачке».25–27 августа 1957
«Лифтерше Маше под сорок…»
Лифтерше Маше под сорок.Грызет она грустно подсолнух,и столько в ней детской забитостии женской кричащей забытости!Она подружилась с Тонечкой,белесой девочкой тощенькой,отцом-забулдыгой замученной,до бледности в школе заученной.Заметил я — робко, по-детскипоют они вместе в подъезде.Вот слышу — запела Тонечка.Поет она тоненько-тоненько.Протяжно и чисто выводит…Ах, как у ней это выходит!И ей подпевает Маша,обняв ее, будто бы мама.Страдая поют и блаженствуя,две грусти — ребячья и женская.Ах, пойте же, пойте подольше,еще погрустнее, потоньше.Пойте, пока не устанете…Вы никогда не узнаете,что я, благодарный случаю,пение ваше слушаю,рукою щеку подпираюи молча вам подпеваю.27 августа 1957
Мой пес
В стекло уткнув свой черный нос,все ждет и ждет кого-то пес.Я руку в шерсть его кладу,и тоже я кого-то жду.Ты помнишь, пес, пора была,когда здесь женщина жила.Но кто же мне была она?Не то сестра, не то жена.А иногда, казалось, дочь,которой должен я помочь.Она далеко… Ты притих.Не будет женщин здесь других.Мой славный пес, ты всем хорош,и только жаль, что ты не пьешь!27 августа 1957
Неуверенность
Самоуверенность блаженна,а неуверенность грешна.Души подспудные броженьяподергивает льдом она.Я суеверно неуверен.Скрывая внутренний испуг,то в чем-то слишком неумерен,то слишком скован я и скуп.Себе все время повторяю:зачем, зачем я людям лгу,зачем в могущество играю,а в самом деле не могу?!Что, – вдруг поймают, словно вора,и я, для всех уже иной,обманщик, шулер и притвора,пойду с руками за спиной?!И не дает мне мысль об этомперо в чернила обмакнуть…О, дай мне, Боже, быть поэтом!Не дай людей мне обмануть.27 августа 1957