Как я мучаюсь – о Боже! —не желаю и врагу.Не могу уже я больше —меньше тоже не могу.Мучат бедность и безбедность,мучат слезы, мучит смех,и мучительна безвестность,и мучителен успех.Но имеет ли значеньемое личное мученье?Сам такой же – не иной,как великое мученье,мир лежит передо мной.Как он мучится, огромный,мукой светлой, мукой темной,хочет жизни небездомной,хочет счастья, хочет есть!..Есть в мученье этом слабость,есть в мученье этом сладость,и какая-то в нем святостьудивительная есть…30 августа 1957
Будем
великими!
Э. Неизвестному
Требую с грузчика, с доктора,с того, кто мне шьет пальто, —все надо делать здорово —это не важно что!Ничто не должно быть посредственно —от зданий и до галош.Посредственность неестественна,как неестественна ложь.Сами себе велитеславу свою добыть.Стыдно не быть великим.Каждый им должен быть!31 августа 1957
«Интеллигенты, мы помногу…»
Интеллигенты, мы помногукичимся сложностью души,но за столом мы все, ей-богу,ей-богу, так нехороши.Мы веселимся нервно, скупо.Меж нас царит угрюмый торг,царит бессмысленная скукаили двусмысленный восторг.Нас много умных-переумных.Иные менее сложны,но почему-то в переулкахих песни более слышны.Свободны, а не половинныи выше ссор или невзгодих свадьбы или имениныи складчины на Новый год.И в этом – в этом их везенье,и мы ничем не возместимих ненарочного весельяс его могуществом простым.31 августа 1957
«Мне что-то не разрешено…»
Мне что-то не разрешеносамим собою или кем-то,и я брожу, надвинув кепку,и все во мне раздражено.Я не могу – мне это чуждо.Повсюду, мучая и зля,событья высятся и чувства.У них на лбах: «О нас – нельзя!»И я бросаюсь в то, что можно,но мало этого уже,и снова больно и тревожно,и невозможно на душе.Сажусь в какой-нибудь автобус.Гляжу с тоской на мир земной,как пьяница, приняв антабус,глядит с тоской в окно пивной.И если я забуду этои если буду, как хочу,за нарушение запретасвоею жизнью заплачу…31 августа 1957
«Много слов говорил умудренных…»
Много слов говорил умудренных,много гладил тебя по плечу,а ты плакала, словно ребенок,что тебя полюбить не хочу.И рванулась ты к ливню и к ветру,как остаться тебя ни просил.Черный зонт то тянул тебя кверху,то, захлопавши, вбок относил.И как будто оно опустело,погруженное в забытье,это детское тонкое тело,это хрупкое тело твое.И кричали вокруг водостоки,словно криком кричал белый свет:мы жестоки, жестоки, жестоки,и за это пощады нам нет.Все жестоко: и крыши, и стены,и над городом неспростателевизорные антенны,как распятия без Христа…Август 1957
«О, нашей молодости споры…»
О, нашей молодости споры,о, эти взбалмошные сборы,о, эти наши вечера!О, наше комнатное пекло,на чайных блюдцах горки пепла,и сидра пузырьки, и пена,и баклажанная икра!Здесь разговоров нет окольных.Здесь исполнитель арий сольныхи скульптор в кедах баскетбольныхкричат, махая колбасой.Высокомерно и судебноздесь разглагольствует студенткас тяжелокованой косой.Здесь песни под рояль поются,и пол трещит, и блюдца бьются,здесь безнаказанно смеютсянад платьем голых королей.Здесь столько мнений, столько пренийи о путях России прежней,и о сегодняшней о ней.Все дышат радостно и грозно.И расходиться
уже поздно.Пусть это кажется игрой:не зря мы в спорах этих сипнем,не зря насмешками мы сыплем,не зря стаканы с бледным сидромстоят в соседстве с хлебом ситными баклажанною икрой!1 сентября 1957
Новая трава
Сосульки виснут по карнизу.Туманны парки и строги.Водой подточенные снизу,сереют снега островки.Я вижу склоны с буроватой,незащищенно-неживой,как будто в чем-то виноватой,той, прошлогоднею травой.Она беспомощно мешает,хотя бы тем, что не нова,а в глубине земли мужаетдругая – новая трава.Она не хочет опасатьсяи лета красного не ждет,и первые ее посланцыломают головы о лед.Вся как задор и упованье,она возьмет, возьмет свое,но будет шагом к увяданьюпобеда первая ее,но и ее судьба обманет —всему на свете свой черед.Она пожухнет и обвянет,на землю ляжет и умрет.И вновь права, как пробудитель,но лишь до времени права,над ней взойдет, как победитель,другая – новая трава…8 сентября 1957
Охотнорядец
Он пил и пил один, лабазник. Он травник в рюмку подливал и вилкой, хмурый и лобастый, колечко лука поддевал. Он гоготал, кухарку лапал, под юбку вязаную лез, и сапоги играли лаком, а наверху – с изящным фраком играла дочка полонез. Он гоготал, что не разиня, что цепь висит во весь живот, что столько нажил на России и еще больше наживет. Доволен был, что так расселся, что может он под юбку лезть. Уже Россией он объелся, а все хотел ее доесть. Вставал он во хмелю и силе, пил квас и был на все готов, и во спасение России шел бить студентов и жидов.8 сентября 1957
Не умещаясь в жестких догмах,передо мной вознесенав неблагонравных, неудобныхсвятых и ангелах стена.Но понимаю, пряча робость,я, неразбуженный дикарь,не часть огромной церкви – роспись,а церковь – росписи деталь.Рука Ладо Гудиашвилиизобразила на стенелюдей, которые грешили,а не витали в вышине.Он не хулитель, не насмешник.Он сам такой же теркой терт.Он то ли Бог, и то ли грешник,и то ли ангел, то ли черт!И мы, художники, поэты,творцы подспудных перемен,как эту церковь Кошуэты,размалевали столько стен!Мы, лицедеи-богомазы,дурили головы господ.Мы ухитрялись брать заказы,а делать все наоборот.И как собой ни рисковали,как ни страдали от врагов,богов людьми мы рисовалии в людях видели богов!22 сентября 1957, Тбилиси
1
Роспись церкви Кошуэты начата была Ладо Гудиашвили по заказу духовенства; осталась незаконченной из-за протеста заказчиков, возмущенных его манерой изображения святых.
Фонтанчик для питья
Тбилисской улицы дитя —фонтанчик для питья!Июльский зной все прибывает,а он, пуская пузырьки,струею к нёбу прибиваетртов пересохших языки.Чтобы воды его напиться,покуда жарко, без концамудрец сменяет здесь тупицуи вновь тупица — мудреца.Здесь пьет бездарность, важно стоя,а после, через полчаса,над этой самой же струеюсклонятся гения глаза…О, улиц пестрая базарность,тебе быть цельной не дано!Но кто талант и кто бездарность,струе фонтана все равно!Бросая зыбкий отсвет стенам,журчит в неведенье блаженномтбилисской улицы дитя —фонтанчик для питья!23 сентября 1957, Тбилиси