Меня не любят многие,за многое виня,и мечут громы-молниипо поводу меня.Угрюмо и надорванносмеются надо мной,и взгляды их недобрыея чувствую спиной.А мне все это нравится.Мне гордо оттого,что им со мной не справиться,не сделать ничего.С небрежною высокостьюгляжу на их грызнюи каменной веселостьюнарочно их дразню.Но я, такой изученный, порой едва иду,растерянный, измученный:вот-вот и упаду.И без улыбки деланойя слышу вновь с тоской,какой самонадеянныйи ловкий я какой.С душой, для них закрытою,я знаю, – все не так.Чему они завидуют,я не пойму никак.Проулком заметеленнымшагаю и молчуи
быть самонадеяннымотчаянно хочу…22 сентября 1956
«Я сибирской породы…»
Я сибирской породы.Ел я хлеб с черемшойи мальчишкой паромытянул, как большой.Раздавалась команда.Шел паром по Оке.От стального канатабыли руки в огне.Мускулистый, лобастый,я заклепки клепали глубокой лопатой,где велели, копал.На меня не кричали,не плели ерунду,а топор мне вручали,приучали к труду.А уж если и билиза плохие дрова —потому что любилии желали добра.До десятого потагнулся я под кулем.Я косою работал,колуном и кайлом.Не боюсь я обиды,не боюсь я тоски.Мои руки оббитыи сильны, как тиски.Все на свете я смею,усмехаюсь врагу,потому что умею,потому что могу.23 сентября 1956
«Люблю я виноград зеленый…»
Люблю я виноград зеленыйи никогда не разлюблю.С ладони маленькой, влюбленный,его губами я ловлю.Ты подаешь мне горсть за горстьюв тбилисской лавке поутру,а я смеюсь и слышу горькостьхрустящих косточек во рту.И так светло в прохладной лавке,и в гроздьях блеск такой живой,как будто крошечные лампыгорят внутри, под кожурой.Но шум рассветный все слышнее,и вот выходим мы в рассвет,не замечая, как влажнеети прорывается пакет.Я на вопросы отвечаюне очень вдумчиво, молчу,а между тем не замечаю,что виноградины топчу…23 сентября 1956
«Моя любимая приедет…»
Б. Ахмадулиной
Моя любимая приедет,меня руками обоймет,все изменения приметит,все опасения поймет.Из черных струй, из мглы кромешной,забыв захлопнуть дверь такси,взбежит по ветхому крылечкув жару от счастья и тоски.Вбежит промокшая, без стука,руками голову возьмет,и шубка синяя со стуласчастливо на пол соскользнет.24 сентября 1956
1944. Комаудитория МГУ
Я помню – клуб. Зима на стеклах.Москва. Сорок четвертый год.В пальтишках, валенках и стеганкахшумит студенческий народ.В ладонях греются билеты.Солдат идет на костылях,и в летчицких унтах поэты,и в офицерских кителях.Отец показывал мне… Я жесмотрел, смущен и бестолков,и мне казался богом Яшини полубогом А. Сурков.Я восхищался этим миромс холодной высоты райка.Там был худой Софронов, милымеще казавшийся пока.Был Долматовский важный, строгий,еще бросавший женщин в дрожь.Был Коваленков тонконогийна балетмейстера похож.Но вышел зоркий, как ученый,поэт с тетрадкою в руке,без галстука, в рубашке чернойи мятом сером пиджаке.И это было – боль о сыне,и о других, и о себе,стихи о горести, и силе,стихи о смерти и борьбе.В молчанье гордом и суровом,поднявшись, мерно хлопал зал,и на виду у всех Софроновглаза платочком вытирал.7 октября 1956
«У трусов малые возможности…»
У трусов малые возможности.Молчаньем славы не добыть.И смелыми из осторожностиподчас приходится им быть.И лезут в соколы ужи,сменив, с учетом современности,приспособленчество ко лжиприспособленчеством ко смелости.19 октября 1956
О простоте
Иная простота хуже воровства.
Уютно быть не сценой – залом,зевать, программку теребя,и называть спокойно «заумь»ту пьесу, что умней тебя.Как хорошо и как уютно,сбежав от сложностей в кусты,держаться радостно за юбкурумяной няни-простоты.Когда ты гордо ропщешь, Ваня,что суть великого темна,тогда твое непониманьене превосходство, а вина.22 октября 1956
«Не понимаю…»
Не понимаю, что со мною сталось?Усталость, может, —
может, и усталость.Расстраиваюсь быстро и грустнею,когда краснеть бы нечего — краснею.А вот со мной недавно было в ГУМе,да, в ГУМе, в мерном рокоте и гуле.Там продавщица с завитками хилымируками неумелыми и милымимне шею обернула сантиметром.Я раньше был не склонен к сантиментам,а тут гляжу, и сердце болью сжалось,и жалость, понимаете вы, жалостьк ее усталым чистеньким рукам,к халатику и хилым завиткам.Вот книга… Я прочесть ее решаю!Глава — ну так, обычная глава,а не могу прочесть ее — мешаютслезами заслоненные глаза.Я все с собой на свете перепутал.Таюсь, боюсь искусства, как огня.Виденья Малапаги, Пера Гюнта, —мне кажется, все это про меня.А мне бубнят, и нету с этим сладу,что я плохой, что с жизнью связан слабо.Но если столько связано со мною,я что-то значу, видимо, и стою?А если ничего собой не значу,то отчего же мучаюсь и плачу?!23–25 октября 1956
Портрет
Надменность в глазах ее серых —любого она охладит,и все-таки сердятся серьгина тех, кто на них не глядит…10 ноября 1956
Мама
Давно не поет моя мама,да и когда ей петь!Дел у ней, что ли, мало,где до всего успеть!Разве на именинахпод чоканье и разговорсядет за пианинодруг ее – старый актер.Шуткой печаль развеет,и ноты ищет она,ищет и розовеетот робости и от вина…Будут хлопать гуманнои говорить: «Молодцом!» —но в кухню выбежит мамас постаревшим лицом.Были когда-то концертыс бойцами лицом к лицув строгом, высоком, как церковь,прифронтовом лесу.Мерзли мамины руки.Была голова тяжела,но возникали звуки,чистые, как тишина.Обозные кони дышали,от холода поседев,и, поводя ушами,думали о себе.Смутно белели попоны…Был такой снегопад —не различишь погоны:кто офицер, кто солдат…Мама вино подносити расставляет снедь.Добрые гости просятмаму что-нибудь спеть.Мама, прошу, не надо…Будешь потом пенять.Ты ведь не виновата —гости должны понять.Пусть уж поет радиолаи сходятся рюмки, звеня.Мама, не пой, ради бога!Мама, не мучай меня!10 ноября 1956
Пролог
Я разный — я натруженный и праздный.Я целе — и нецелесообразный.Я весь несовместимый, неудобный,застенчивый и наглый, злой и добрый.Я так люблю, чтоб все перемежалось!И столько всякого во мне перемешалось —от запада и до востока,от зависти и до восторга!Я знаю – вы мне скажете: «Где цельность?»О, в этом всем огромная есть ценность!Я вам необходим.Я доверху завален,как сеном молодыммашина грузовая.Лечу сквозь голоса,сквозь ветки, свет и щебет,и — бабочки в глаза,и — сено прет сквозь щели!Да здравствуют движение и жаркость,и жадность, торжествующая жадность!Границы мне мешают… Мне неловконе знать Буэнос-Айреса, Нью-Йорка.Хочу шататься, сколько надо, Лондоном,со всеми говорить — пускай на ломаном.Мальчишкой, на автобусе повисшим,хочу проехать утренним Парижем!Хочу искусства разного, как я!Пусть мне искусство не дает житьяи обступает пусть со всех сторон…Да я и так искусством осажден.Я в самом разном сам собой увиден.Мне близки и Есенин, и Уитмен,и Мусоргским охваченная сцена,и девственные линии Гогена.Мне нравится и на коньках кататься,и, черкая пером, не спать ночей.Мне нравится в лицо врагу смеятьсяи женщину нести через ручей.Вгрызаюсь в книги и дрова таскаю,грущу, чего-то смутного ищу,и алыми морозными кускамиарбуза августовского хрущу.Пою и пью, не думая о смерти,раскинув руки, падаю в траву,и если я умру на белом свете,то я умру от счастья, что живу.14 ноября 1956