Собрание сочинений. Том 2

Вознесенский Андрей Андреевич

Люмпен-интеллигенция

Опять надстройка рождает базис. Лифтер бормочет во сне Гельвеция. Интеллигенция обуржуазилась. Родилась люмпен-интеллигенция. Есть в русском «люмпен» от слова «любит». Как выбивались в инженера, из инженеров выходит в люди их бородатая детвора. Их в институты не пустит гордость. Там сатана правит балл тебе. На место дворника гигантский конкурс — музы носятся на метле!.. Двадцатилетняя, уже кормящая, как та княгинюшка на Руси, русская женщина новой формации из аспиранток ушла в такси. Ты едешь бледная — «люминесценция»! — по темным улицам совсем одна. Спасибо, люмпен-интеллигенция, что можешь счетчик открыть с нуля! Не надо думать, что ты без сердца. Когда проедешь свой бывший дом, две

кнопки, вдавленные над дверцами, в волненье выпрыгнут молодом... Тебя приветствуют, как кровники, ангелы утренней чистоты. Из инженеров выходят в дворники — кому-то надо страну мести! 1978

Нечистая сила

В развалинах духа, где мысль победила, спаси человека, нечистая сила — народная вера цветка приворотного, пречистая дева греха первородного. Он звал парикмахерскую «Чародейка», глумился над чарами честолюбиво. Нечистая сила, пойми человека, оставь человека, нечистая сила! За чащи разор, и охоты за ведьмами, за то, что сломал он горбатую сливу, — прощеньем казни, возвращенным неведеньем, оставь человека, нечистая сила! Зачем ты его, поругателя родины, безмозглая сила, опять полюбила — рябиной к нему наклонясь черноплодною, как будто затмением красной рябины?.. 1978

* * *

Я внесу тебе клумбу зимнюю. Цикламены дышат свежо, сжаты ручкою от корзины, как твое в бретельке плечо. 1980

* * *

Ресторан качается, точно пароход, а он свою любимую замуж выдает. Будем супермены. Сядем визави. Разве современно жениться по любви? Черная, белая, пьяная метель... Ресторан закроется — двинемся в мотель. «Ты поправь, любимая, трефовый парик. Ты разлей рябиновку ровно на троих. Будет все как было. Проще, может быть. Будешь вечерами в гости приходить, выходя, поглубже капюшон надвинешь, может, не разлюбишь, но возненавидишь...» «Сани расписные», — стонет шансонье. Вот они отъедут — расписанные... И никто не скажет, вынимая нож: «Что ж ты, блин, любимую замуж выдаешь?» 1974

Не исчезай

Не исчезай на тысячу лет, не исчезай на какие-то полчаса... Вернешься Ты через тысячу лет, но все горит Твоя свеча. Не исчезай из жизни моей, не исчезай сгоряча или невзначай. Исчезнут все. Только Ты не из их числа. Будь из всех исключением, не исчезай. В нас вовек не исчезнет наш звездный час, самолет, где летим мы с тобой вдвоем, мы летим, мы летим, мы все летим, пристегнувшись одним ремнем, — вне времен, — дремлешь Ты на плече моем, и, как огонь, чуть просвечивает ладонь Твоя. Твоя ладонь... Не исчезай из жизни моей. Не исчезай невзначай или сгоряча. Есть тысячи ламп. И в каждой есть тысячи свеч, но мне нужна Твоя свеча. Не исчезай в нас, чистота, не исчезай, даже если подступит край. Ведь все равно, даже если исчезну сам, я исчезнуть Тебе не дам. Не исчезай. 1975

Ипатьевская баллада

Морганатическую фрамугу выломал я из оконного круга, чем сохранил ее дни. Дом ликвидировали без звука. Боже, царя храни! Этот скрипичный ключ деревянный, свет заоконный, узор обманный, видели те, кто расстрелян, в упор. Смой фонограмму, фата моргана! У мальчугана заспанный взор... Аж кислотой, сволота, растворили... — Дети! Как формула дома Романовых? — Н2SO4! Боже, храни народ бывшей России! Серные ливни нам отомстили. Фрамуга впечаталась в серых зрачках мальчика с вещей гемофилией. Не остановишь кровь посейчас. Морганатическую фрамугу вставлю в окошко моей лачуги и окаянные дни протяну под этим взглядом, расширенным мукой неба с впечатанною фрамугой. Боже, храни страну. Да,

но какая разлита разлука в формуле кислоты! И утираешь тряпкою ты дали округи в раме фрамуги и вопрошающий взор высоты. 1985

Заплыв

Передрассветный штиль, александрийский час, и ежели про стиль — я выбираю брасс. Где на нефрите бухт по шею из воды, как Нефертити бюст, выныриваешь ты. Или гончар какой наштамповал за миг наклонный частокол ста тысяч шей твоих? Хватаешь воздух ртом над струйкой завитой, а главное потом, а тело — под водой. Вся жизнь твоя как брасс, где тело под водой, под поволокой фраз, под службой, под фатой... Свежо быть молодой, нырнуть за глубиной и неотрубленной смеяться головой!.. ...Я в южном полушарии на спиночке лежу — на спиночке поджаренной ваш шар земной держу. 1972

Первая любовь

Мы были влюблены. Под бабкиным халатом твой жмурился пупок среди такой страны! И водка по ножу стекала в сок томатный, не смешиваясь с ним. Мы были влюблены. Мы были влюблены. Сожмись, комок свободы! А за окном луны, понятный для собак, невидимый людьми, шел не Христос по водам — по крови деспот шел в бесшумных сапогах. Плевался кровью кран под кухонною кровлей. И умывались мы, не ведая вины. Струилась в нас любовь, не смешиваясь с кровью. Прости, что в эти дни мы были влюблены. 1985

Ответ на записку

Все пишут — я перестаю. О Сталине, Высоцком, о Байкале, Гребенщикове и Шагале писал, когда не разрешали. Я не хочу «попасть в струю». 1980

* * *

Н. Н. Берберовой

Вы мне написали левой, за правую извиняясь, которая была в гипсе — бел-белое изваянье. Вы выбрали пристань в Принстоне. Но что замерло, как снег, в откинутом локте гипсовом, мисс Серебряный век? Кленовые листья падали, отстегиваясь, как клипсы. Простите мне мою правую за то, что она без гипса. Как ароматна, Господи, избегнувшая ЧК, как персиковая косточка смуглая ваша щека! Как женское тело гибко сейчас, на моих глазах становится статуей, гипсом в неведомых нам садах. Там нимфы — куда бельведерам!.. Сад Летний. Снегов овал. Отставленный локоть Берберовой... Был Гумилев офицером. Он справа под локоть брал. 1981

* * *

Кричала девочка батистовая, меж мной металась и тобой, живая шестилетней истиной: «Вы ж муж с женой!» И ты ответила наотмашь: «Какая я ему жена?! Что смотришь? Спроси ты у него сама». И на меня глядели с верою, что шутит мать, что все не так. Не убивать просили серые мои глаза в твоих щеках. И было ложно все, что сложно. Твои катились и мои из бешеных глазенок слезы, и первые — уже свои. 1986

«Кому на Руси жить плохо»

— Кому жить плохо на Руси? — Спроси! — Колхозник, как надои кукурузы? Колхозник: «Соловьи в ей свищут, как Карузы». — Бабуся, а к тебе судьба добра ли? Бабуся: «Спасибо, что козу не отобрали». — Рабочий, с НТР условья легче стали? Рабочий: «Легче выносить микродетали». — Красотки, как мужик при полноте достатка? Красотки: «Хорош, как к телевизору приставка». — Писатели, что в вашем околотке? Писатели: «Грызем друг другу глотки». — Телятницы, а как приплод телятины? Телятницы: «Зато поем талантливо!» — А вы, солисты ГАБТ и телерадио? Солисты: «Чистим на субботнике телятники». — Профессор, как культура нрава? Профессор: «Хиляем, нахалюги, на халяву». — Христос, а ты доволен ли судьбою? Христос: «С гвоздями перебои». — Россия, что еще народу хочется? Россия: «Когда же это кончится?..» 1986