Собрание сочинений. Том 2

Вознесенский Андрей Андреевич

Прости мне

В сухих погремушечных георгинах — а может, во сне — доносится пошлая фраза «форгив ми!» невесть почему в обращенье ко мне. Должно быть, у памяти в фоноархиве осталась нестертая строчка одна. Я не был в америках. Что за «форгив ми»? Зачем не по-русски ты мучишь меня? Как если раскаявшаяся гуляка, уходит душа, сбросив вас как белье, как если хозяева травят собаку и просят прощения у нее!.. Но кто-то ж виновен, что годы погибли? Что тело по гривне пошло по стране? И я повторяю — «форгив ми, форгив ми» — мой собственный вздох, обращенный ко мне. 1975

Новая Лебедя

Звезда народилась в созвездии Лебедя — такое проспать! Явилась стажеру без роду и племени «Новая Лебедя-75». Наседкой сидят корифеи на яйцах, в тулупах высиживая звезду. Она ж вылупляется и является совсем непристойному свистуну. Ты в выборе сбрендила. Новая Лебедя! Египетский свет на себе задержав, бесстыдно, при всей человеческой челяди ему пожелала принадлежать. Она откровенностью будоражила, сменила

лебяжьего вожака, все лебеди — белые, эта — оранжева, обворожительно ворожа. Дарила избраннику свет и богатства все три триумфальные месяца. Но — погасла!.. Как будто сколупленное домино. «Прощай, моя муза, прощай, моя Новая Лебедя! Растет неизвестность из черной дыры. Меня научила себя забывать и ослепнуть. Русалка отправлена на костры. Опять в неизвестность окно отпираю. Ты — Новая Лебедь, не быть тебе старой... Из кружки полейте на руки Пилату. Прощай, моя флейта! Прощай, моя лживая слава. Ты мне надоела. Ступай к аспиранту». 1975

* * *

На улице, где ты живешь над новогодней велогонкой, ко мне прибился лживый пес, чертополох четвероногий. Как шапку и другие вещи, его я оставлял внизу. Но гаснут елочные свечи, когда я в комнату вхожу. 1975

* * *

Льнешь ли лживой зверью, юбкою вертя, я тебе не верю — верую в тебя. Бьешь ли в мои двери камнями, толпа, — я тебе не верю. Верую в тебя. Красная ль, скверная ль людская судьба — я тебе не верю. Верую в себя. 1975

Р. S.

От Мастера, как и от Моисея, останется не техника скрижали — а атмосфера, — чтоб не читали после, а дышали! 1975

* * *

Я загляжусь на тебя, без ума от ежедневных твоих сокровищ. Плюнешь на пальцы. Ими двумя гасишь свечу, словно бабочку ловишь. 1977

Гибель оленя

Меня, оленя, комары задрали. Мне в Лену не нырнуть с обрыва на заре. Многоэтажный гнус сплотился над ноздрями — комар на комаре. Оставьте кровь во мне — колени остывают. Я волка забивал в разгневанной игре. Комар из комара сосет через товарища, комар на комаре. Спаси меня, якут! Я донор миллионов. Как я не придавал значения муре! В июльском мареве малинового звона комар на комаре. Я тыщи их давил, но гнус бессмертен, лютый. Я слышу через сон — покинувши меня, над тундрою звеня, летит, налившись клюквой, кровиночка моя. Она гудит в ночи трассирующей каплей от порта Анадырь до Карских островов. Открою рот завыть — влепилась в глотку кляпом орава комаров. 1977

Женщина в августе

Присела к зеркалу опять, в себе, как в роще заоконной, все не решаешься признать красы чужой и незнакомой. В тоску заметней седина. Так в ясный день в лесу по-летнему листва зеленая видна, а в хмурый — медная заметнее. 1971

Север

Островам незнакома корысть, а когда до воды добредаем, прилетают нас чайки кормить красотою и состраданьем. Красотою, наверно, за то, что мы в людях с тобой не погибли, что твое золотое пальто от заката лоснится по-рыбьи. Состраданьем, наверно, за то, что сквозь хлорную известь помёта мы поверили шансов на сто в острый запах полета. 1977

ЛЕД-69

Поэма

Памяти Светланы Поповой, студентки 2-го курса МГУ

Заплачка перед поэмой

«Заря Марья, заря Дарья, заря Катерина», свеча талая, свеча краткая, свеча стеариновая, медицина — лишнее, чуда жду, отдышите лыжницу в кольском льду! Вифлеемские метеориты, звезда Марса, звезда исторического материализма, сделайте уступочку, хотя б одну — отпустите доченьку в кольском льду! Она и не жила еще по-настоящему... Заря Анна, лес Александр, сад Афанасий, вы учили чуду, а чуда нет — оживите лыжницу двадцати лет! И пес воет: «Мне, псу, плохо... Звезда Альма, звезда Гончих псов, звезда Кабысдоха, отыщите лыжницу, сделайте живой, все мне голос слышится: «Джой! Джой!» Что ж ты дрессировала бегать рядом с тобой? Сквозь бульвар сыроватый я бегу с пустотой. Носит мать, обревевшись, куда-то цветы. Я ж, единственный, верю, что зовешь меня ты. Нет тебя в коридоре, нету в парке пустом, на холме тебя нету, нет тебя за холмом. Как цветы окаянные, ночью пахнет тобой красный бархат дивана и от ручки дверной!»

Пролог

«На антарктической метстанции нам дали в дар американцы куб, брызнувший иллюминацией, — «Лед 1917-й»! Ошеломительно чертовски похолодевшим пищеводом хватить согретый на спиртовке глоток семнадцатого года! Уходит время и стареет, но над планетою, гудя, как стопка вымытых тарелок, растут ледовые года». Все это вспомнил я, когда по холодильнику спецльда меня вела экскурсовод, студентка с личиком калмычки, волнуясь, свитерок колыша. И вызывала нужный год, как вызывают лифт отмычкой.

Льдина первая

Лед! — Страшен

набор карандашный — год черный и красный год, — лед, лед — лед тыща девятьсот кронштадтский, шахматный, в дырах лед! — лед, лед, лед — лед тыща семьсот трефовый от врытых по пояс мятежников, — лед, лед, лед, лед — лед тыща девятьсот блефовый невылупившихся подснежников, — лед, лед, лед, лед, лед — июньский сорок проклятый, гильзовая коррозия, — лед, лед, лед, лед, лед, лед — лед статуи генерала, облитого водой на морозе! — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — лед тыща девятьсот зеленый, грибной, богатый, — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — лед тыща девятьсот соленый от крови с сапог поганых, — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед лед тыща восемьсот звенящий, трехцветный, драгунский, — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — в соломе потелый ящик — лед тыща шестьсот Бургундский! — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — лед тыща семьсот паркетный, России ледовый сон, — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — и малахитовых колонн штаны зеленые, вельветовые (книзу расширенный фасон)! «И чуть-чуть вздутые на коленях», — добавила экскурсовод. — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — Лед тыща триста фиолетовый, шелк католических сутан — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — Меч хладный, потом согретый, где не дыша лежат валетом: Изольда, меч, Тристан. И жгут соловьи отпетые — — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — чтоб лед растопить и лечь: Изольда, Тристан, меч. — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — «Ау, — скажу я, — друг мой тайный, в году качаешься хрустальном, дыханье одуванчиком храня...» Но тут экскурсовод меня одернула и покраснела и продолжала поясненья: «Дыханье сонное народов и испаренья суеты осядут, взмыв до небосвода, и образовывают льды. И взвешивают наши вины на белоснежной широте, как гирьки черные, пингвины, откашливая ДДТ. Лед цепкой памятью наслоен. Лишь 69-й сломан». — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — туманный, как в трубе подзорной, год тыща сколько-то позорный — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — и неоплаченной цены лед неотпущенной вины — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — рыбачков ледовое попоище, и по уши мальчонка в проруби орет: «Живой я!» — лед, лед, лед, лед, лед, лед — ты вздрогнула, экскурсовод? Поводырек мой, бука, муза, архангелок с жаргоном вуза, мы с нею провели века. Она каким-то гнетом груза томилась, но была легка в бесплотной солнечной печали, как будто родинки витали просто в луче. Ее движенья совсем не оставляли тени. Кретин! Какая тень на льду? Иду. До дна промерзшая Лета. Консервированная История. Род человечий в брикетах. Касторовый лед, смерзшийся помоями. В нем тонущий. (Дерьмо, по-моему.) «Бог помощь!» — скорбно я изрек. Но побледневши: — «Помощь — Бог», — поправила экскурсовод. Лед тыща девятьсот сорок распадный. Полет. Полет. Полет. Полет. Полет. И в баре бледный пилот: «Без льда, — кричит, — не надо, падло!» Он завтра в монастырь уйдет. — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — Прозрачно, как анис червивый, замерзший бюрократ в чернильнице — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — искусственный горячий лед пустых дискуссий. — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — Лед тыща девятьсот шестьдесят пятый, все в синих болоньях красивы, в троллейбусы целлофановые вмяты, как свежемороженые сливы, — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — зеркало мод. Камзол. Парик. Колготки. Шлейф кокотки. Зад скрыт, а бюст — наоборот. Год, может, девятьсот какой-то? А может — тыща восемьсот! — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед —

Льдина вторая

Лед тыща девятьсот хоккейный. Фирс — гений! Игра «кто больше не забьет». Счет (—3): (—18). Вратарь елозит на коленях с воротами, как с сетчатым сачком, за шайбочкой. А та — бочком, бочком! Класс! В глаз. В рот. Пасс. Бьет! Гол!! Спас!!! Ас. Ась? Финт. Счет? Вбит. В лед. — лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед, лед — Захлопала экскурсовод и ключик выронила. Ой! Я поднял. (В шестьдесят девятый летели лыжники, как ватой, объяты Кольскою зимой.) Она повисла на запястье: «Я вас прошу! Там нет запчасти... Не нажимайте! В этом марте...» Но поздно. Я нажал. Она разжала пальцы: «Вновь вина и снова — ваша», — сказанула и в лед, как ящерка, скользнула. (Сквозь экран в метель летели лыжники, вот одна отбилась в шапке рыженькой. Оглянулась. Снегом закрутило личико калмыцкое ее.) Господи! Да это ж Катеринка! Катеринка, преступление мое. Потерялась, потерялась Катеринка! Во поле, калачиком, ничком. Бросившие женщину мужчины дома пробавляются чайком. Оступилась, ты в ручей проваливаешься. Валенки во льду, как валуны. Катеринка, стригунок, бравадочка, не спасли тебя «Антимиры»! Спутник тебя волоком шарашит. Но кругом метель и гололедь. Друг из друга сделавши шалашик, чтобы не заснуть и обогреть, ты стихи читаешь, Катеринка. Мы с тобой считали: «Слово — Бог». «Апельсины, — шепчешь, — апельсины...» Что за Бог, когда он не помог! Я слагал кощунственно и истово этих слов набор. Неотложней мировые истины: «Помощь». «Товарищи». «Костер». И еще четвертая: «Мерзавцы». Только это все равно уже тебе. Задышала. Замерла. Позамерзает строчка Мэрлин на обманутой губе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вот и все. Осталась фотокарточка. С просьбою в глазу. От которой, коридором крадучись, я остаток жизни прохожу.