Собрание сочинений. Том 2

Вознесенский Андрей Андреевич

Инструкция

Во время информационного взрыва, если вы живы, — что редко, — накрывайтесь «Вечеркой» или районным «Призывом» и не думайте о тарелках. Во время информационного взрыва нет пива, нет рыбы, есть очередь за чтивом. Мозги от черного детектива усыхают, как черносливы. Контуженные информационным взрывом, мужчины становятся игривы и вольнолюбивы, суждены им благие порывы, но свершить ничего не дано, они играют в подъездах трио, уходят в домино или кассетное кино. Сфинкс, реши-ка наши кроссворды! Человечество утроилось. Информированные красотки перешли на запоминающее устройство. Музыкальные браконьеры преодолевают звуковые барьеры. Многие трупы записываются в тургруппы. Информационные графоманы пишут, что диверсант Румянов, имя

скрыв, в разных городах путем обманов подготавливает демографический взрыв. Симптомы: тяга к ведьмам, спиритам и спиртному. Выделяется колоссальная духовная энергия. Вызывают дух отца Сергия. Над Онегою ведьмы в очереди зубоскалят — почему женщин не берут на «Скайлэб»? Космонавт NN к полету готов, и готов к полету спирит Петров. Как прекрасно лететь над полем в инфракрасном плаще с подбоем! Вызывает следователь МУРа дух бухгалтера убиенного. Тот после допроса хмуро возвращается в огненную геенну. Над трудящимися Севера писательница, тепло встреченная, тарахтит, как пустая сеялка разумного, доброго, вечного... Умирает век — выделяется его биополе. Умирает материя — выделяется дух. Над людьми проступают идея и воля. Лебединою песней летит тополиный пух. Я, один из преступных прародителей информационного взрыва, вызвавший его на себя, погибший от правды его и кривды, думаю останками лба. Мы сами сажали познанья яблони, кощунственные неомичурины. Нам хотелось правды от Бога и дьявола! Неужто мы обмишурились? Что даст это дерево взрыва, привитое в наши дни к антоновскому наиву читающей самой страны? Озерной, интуитивной, конкретной до откровенья... Голову ампутируйте, чтоб в душу не шла гангрена. Подайте калеке духовной войны! Сломанные судьбы — издержки игр. Мы с тобой погибли от информационной войны. Информационный взрыв — бумажный тигр. ...Как тихо после взрыва! Как вам здорово! Какая без меня вам будет тишина... Но свободно залетевшее иррациональное зернышко взойдет в душе озерного пацана. И все будет оправдано этими очами — наших дней запутавшийся клубок. Вначале было Слово. Он все начнет сначала. Согласно информации, слово — Бог. 1981

Монолог века

Приближается век мой к закату — ваш, мои отрицатели, век. На стол карты! У вас века другого нет. Пока думали очевидцы: принимать его или как? — век мой, в сущности, осуществился и стоит как кирпич в веках. Называйте его уродом. Шлите жалобы на Творца. На дворе двадцатые годы — не с начала, так от конца. Историческая симметрия. Свет рассветный — закатный снег. Человечья доля смиренная — быть как век. Помню, вышел сквозь лёт утиный инженера русского сын из ворот Золотых Владимира. Посмотрите, что стало с ним. Бейте века во мне пороки, как за горести бытия дикари дубасили Бога. Специален Бог для битья. Провожайте мой век дубиною, каков век, таков и поэт. Извините меня, любимые, у вас века другого нет... ...Изучать будут век мой в школах, пока будет земля Землей, я не знаю, конечно, сколько, но одно понимаю — мой. 1979

Ода одежде

Первый бунт против Бога — одежда. Голый, созданный в холоде леса, поправляя Создателя дерзко, вдруг — оделся. Подрывание строя — одежда, когда жердеобразный чудак каждодневно желтой кофты вывешивал флаг. В чем великие джинсы повинны? В вечном споре низов и верхов — тела нижняя половина торжествует над ложью умов. И, плечами пожав, Слава Зайцев, чтобы легче дышать или плакать, — декольте на груди вырезает, вниз углом, как арбузную мякоть. Ты дыши нестесненно и смело, очертаньями хороша, содержанье одежды — тело, содержание тела — душа. 1977

Перед ремонтом

В год приближения Галлеи прощаюсь с Третьяковской галереей. Картины сняты. Пусты анфилады. Стремянкою с последнего холста спускался человек, похожий на Филатова. Снимали со стены «Явление Христа». Рыдают бабы. На стенах разводы. Ты сам статьями торопил ремонт. «Явление Христа» уходит от народа в запасный фонд. Ты выступал, что все гниет преступно, чего ж ты заикаешься от слез? Последним капитан уходит с судна — не понятый художником Христос. Художнику Христос не удавался. Фигуркой исчезающей из глаз, вы думали — он приближался? Он, пятясь, удаляется от нас. До нового свиданья, Галерея! До нового чертога, красота. Не нам, не нам ты явишься, Галлея. До новых зрителей, «Явление Христа». На улицу, раздвинув операторов и

запахнув сатиновый хитон, шел человек, похожий на Филатова. Я обознался. Это был не он. 1986

Стеклозавод

Сидят три девы — стеклодувши с шестами, полыми внутри. Их выдуваемые души горят, как бычьи пузыри. Душа имеет форму шара, имеет форму самовара. Душа — абстракт. Но в смысле формы она дает любую фору! Марине бы опохмелиться, но на губах ее горит душа пунцовая, как птица, которая не улетит! Нинель ушла от моториста. Душа высвобождает грудь, вся в предвкушенье материнства, чтоб накормить или вздохнуть. Уста Фаины из всех алгебр с трудом три буквы назовут, но с уст ее абстрактный ангел отряхивает изумруд! Дай дуну в дудку, постараюсь. Дай гостю душу показать. Моя душа не состоялась, из формы вырвалась опять. В век Скайлэба и Байконура смешна кустарность ремесла. О чем, Марина, ты вздохнула? И красный ландыш родился. Уходят люди и эпохи, но на прилавках хрусталя стоят их крохотные вздохи по три рубля, по два рубля... О чем, Марина, ты вздохнула? Не знаю. Тело упорхнуло. Душа, плененная в стекле, стенает на моем столе. 1974

Долг

История — прямо долговая яма. Мне должен Наполеон Арбат, который был спасен. — Представим, что татарского ига нет, тогда все сдвинется на 300 лет. Чингисхан мне должен 300 лет назад не построенный БАМ. Хау ду ю ду? — если бы мы взяли Зимний в 1617 году? В Европе бы грызлись Алые и Белые розы, а мы бы уже укрупняли колхозы. Если б не Иго, Иван Грозный бы вылезал из МиГа. А Шекспир ехал бы к нам бороться за мир. До границы его бы карета везла, а от Ленинграда экспресс «Красная стрела». Одно лицо должно мне Садовое кольцо. Продолжим. Я должен недочитанному поэту по имени Спир. Дрожжин. Я должен мальчику 2000 года за газ и за воду и погибшую северную рыбу. (Он говорит: «Спасибо!») Поднесут ли лютики к столетию научно-технической революции? 1976

* * *

Под ночной переделкинский поезд между зеркалом и окном увлекательнейшую повесть пишет женщина легким пером. Что ей поезда временный посвист и комарная сволота? Лампа золотом падает в повесть и такие же волоса. Я желаю ей, чтобы повесть удалась, чтоб была в ней гармония, то есть что не складывается подчас. 1975

* * *

Как сжимается сердце дрожью за конечный порядок земной. Вдоль дороги стояли рощи и дрожали, как бег трусцой. Все — конечно, и ты — конечна. Им твоя красота пустяк. Ты останешься в слове, конечно. Жаль, что не на моих устах. 1976

* * *

Для души, северянки покорной, и не надобно лучшей из пищ. Брось ей в небо, как рыбам подкормку, монастырскую горсточку птиц! 1975

* * *

Бобры должны мочить хвосты, Они темны и потаенны, обмакнутые в водоемы, как потаенные цветы. Но распускаются с опаской два зуба алою печалью, как лента с шапки партизанской иль кактусы порасцветали. 1970

Вторые рощи

Мне лаяла собачка белая. И на холме за хуторами две рощи — правая и левая — лай этот эхом повторяли. Два разделившиеся эха в них пели, плакали, свистели, как в двух расстроенных, ореховых, стереофонических системах. Я закричал, не знал, что делаю. И надо мной в вечернем гуле две рощи — правая и левая — моим же голосом вздохнули. 1974

* * *

Я не ведаю в женщине той черной речи и чуингама, та возлюбленная со мной разговаривала жемчугами. Простирала не руку, а длань. Той, возлюбленной, мелкое чуждо. А ее уязвленная брань — доказательство чувства. 1973

* * *

Облака лежали штучные. У небес пасхальный цвет. Солнце было в белой тучке, точно яйца на просвет. Откровенная локальность мне напоминала пляж, где отчетлив и нахален мой излюбленный типаж. Шорты белые внатяжку на телах как шоколад, как литые унитазы в темном воздухе парят. 1971

Зарастающее озеро