Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
Переглянулись офицеры: Отвесны скалы, щель узка… Тут, к счастью, тучка налетела, Дождем дохнули облака.
Команда – в путь! Но что такое? Кто там рискует жизнью зря? Кто, за узду схватив рукою, Остановил коней царя?!
То горец юный дерзновенно Себя подставил колесу: – Здесь подождите! Для царевны Я мед мгновенно принесу.
И вверх полез ловчее тура. Качнулась горная трава. Глядеть на эту верхотуру И то кружится голова.
Но вниз спустившись по граниту, По скользким выступам камней, Тот мед альпийский,
Ладонь пропахла дымом, шерстью, Кривой ярыгой чабана, Конем пропахла с дымом вместе, Черна, обветрена она.
Застыли ветры над горами, Стих на мгновенье шум реки, Когда пунцовыми губами Взяла царевна мед с руки.
Отводит взгляды из приличья Блестящей царской знати рать. Тут говорят: – Велит обычай, Тебя должны поцеловать.
Должна свои подставить губы Тому, кто медом угостил. Она глядит, а губы грубы, Коснуться их не хватит сил.
– Ну что же, я не протестую. Пусть он меня целует, но Его сама я поцелую. И вот условие одно.
Он ловок, смел… К чему вопросы, К чему ненужных слов поток? Пускай достанет мне с утеса Уже не мед, а сам цветок.
Пусть самый редкий мне достанет, Не рядовой какой-нибудь, Как память об Аваристане, Я приколю его на грудь.
Ударил юноша папахой О землю. С бритой головы. – Согласен! В путь иду без страха, Должны меня дождаться вы.
Скала. Орел лениво кружит. Гремит река. Гуденье пчел. Но тот цветок, который нужен, Уж слишком высоко расцвел.
Мелькнул цветок в холодной пене, Похоронил свою красу Там, где сливаются в кипенье Четыре грозные Койсу.
Мелькнули шапка и заплаты, Рука мелькнула в пене струй. Навек остался неотплатным Царевны сладкий поцелуй.
И говорят по слухам верным У нас в долинах и горах, Что вдруг услышала царевна Не мед, а горечь на губах.
С тех пор промчалось лет немало, Но если путник здесь идет, Он говорит, взглянув на скалы: «Вот горный мед. Вот горький мед».
И мне другой судьбы не надо, Хоть видел я немало стран, Моя печаль, моя отрада, Мой горький мед, мой Дагестан! Горящего сердца пылающий вздох
Поднимается в горы луна на арбе, И туманом ее покрывается лик. Кличет верного зятя и сына к себе, Задыхаясь от гнева, почтенный старик.
– О жене твоей, зять, о сестре твоей, сын, Слух недобрый ползет по соседним дворам. И позор моих нынче коснулся седин, Знать должны вы, что в этом повинна Марьям.
Непутевая дочь мне призналась сама, Не скрывая в греховном бесстыдстве того, Что от песен Махмуда она без ума, И не только от сладостных песен его.
Над любым в этом доме лишь я властелин, Пусть два острых кинжала покинут ножны. Ты жену свою, зять, ты сестру свою, сын, Порешить моей волей, не дрогнув, должны.
Отвечал ему сын: – Будь спокоен, отец, Я кинжалом смертельный удар нанесу. И позору немедля наступит конец, Лишь безгласное тело исчезнет в Койсу.
– Ты спокоен будь, тесть, –
Каждый камень был черен, как будто агат, По ущелью все дальше в полуночной мгле Вел жену свою муж, вел сестру свою брат К одинокой, высокой, жестокой скале.
Устремила Марьям опечаленный взгляд В ту из белых сторон, где заходит луна. И спросил ее муж, и спросил ее брат, Не желает сказать ли что-либо она.
– Ты пред смертью стоишь на последнем краю, Что последним желанием будет твоим? – Вы позвольте, я песню Махмуда спою, Больше жизни который был мною любим.
И дозвольте прочесть еще строки письма, Их прислал мой возлюбленный с дальних Карпат, Что от страсти к нему я давно без ума, Ты прости меня, муж, ты прости меня, брат.
Муж сказал: – Можешь спеть, потерявшая честь, Пусть в гробу возвратится твой милый назад! Брат добавил: – Письмо его можешь прочесть. Пусть зароют Махмуда на склоне Карпат!
Став над бездной, сняла перед ними чахто, Пали волосы на плечи мягкой волной. Жаль далек ты, Махмуд, не оценит никто, Что темней ее волосы черни ночной.
Ворот душного платья рванула она Так, что брызнули пуговки каплями слез. Обнаженные груди, светлей, чем луна, Рядом вздрогнувший вдруг озарили утес.
И запела Марьям. По вершинам, как лань, Ее голос летел, растопив облака. Полоскавшая пропасти гулкой гортань, Волны, будто коней, осадила река.
И с распахнутых в небе сторон четырех Горы словно на главный сошлись джаамат. И горящего сердца пылающий вздох С дагестанской земли долетел до Карпат.
А как стала читать она строки письма, Что нанизаны ярче коралловых бус, Исчезать начала караковая тьма, И заря как разрезанный стала арбуз.
От безудержной страсти, любви и тоски Не стыдилась Марьям белоснежных громад. Выпал мужа кинжал из ослабшей руки, И кинжал уронил очарованный брат.
О горящего сердца пылающий вздох, Ты поныне летишь среди каменных скал, И каких ни настало бы в мире эпох, Пред тобою бессилен холодный кинжал. Дагестанский петух
Ку-ка-реку! – О наш аварский, древний Петух. Как чист твой голос на заре. Ку-ка-реку! – При шпорах и при гребне. Ку-ка-реку! На чьем-нибудь дворе.
Ку-ка-реку! – Соседям в назиданье. Ку-ка-реку! – В легенде и стихе. Ку-ка-реку! – Напомню вам преданье О нашем славном, горском петухе.
Когда Тимур с несметными войсками Решил к горам Кавказа подступить, Надеясь чуть не голыми руками Нас покорить, сломить и истребить.
Чтоб избежать ненужного сраженья И запугать Кавказа племена, Он нам прислал как бы предупрежденье: Мешок сухого, чистого пшена.
Хотел сказать хромой божок Востока, Держа полмира в царственной руке, Что у него народу в войске столько, Как зернышек в подаренном мешке.