Собрание стихотворений

Ладинский Антонин Петрович

СЕВЕРНОЕ СЕРДЦЕ (1931)

43. СТИХИ О СВИНОПАСЕ

Посвящение

Овчаркам, верным пастухам, Лелеявшим впотьмах свободу. Стране ненастий, бурь. Дубам, Нас приютившим в непогоду, Тебе, в чей домик мы в слезах Стучались по ночам с дороги — За это маленькое «ах», За всплеск руками на пороге. ></emphasis > В печальной дружбе бремя дней Деля с дриадами и псами, Пасу я розовых свиней Под деревенскими дубами. Шумят прекрасные дубы В глухой возвышенной тревоге И под ударами судьбы Поскрипывают у дороги, И время в гору, к небесам, Крутой дорогой убывает, К небесным белым голубкам Земная горлинка взывает. Я заблудился, я пропал, И, смутно дом припоминая, Ищу просторы общих зал И пальмы призрачного рая, Ах, я имение дотла Развеял горсточкою пыли, Теперь последнего осла Заимодавцы утащили, Теперь на дудочке простой Симфониям изволь учиться, Из этой хижины земной Изволь на небеса проситься. ></emphasis > Она мне служит утешеньем, Что существует мир иной За грубым и телесным зреньем, За деревянною стеной. Под этой крышей из соломы, Под ливнем, под потоком слез Я вспомнил о высоком доме, Где мальчиком крылатым рос. Ну,

что ж! Смешаем небо с глиной, Замесим круто, в добрый час, И гонит длинной хворостиной Свиное стадо свинопас. ></emphasis > Лети в земное пребыванье, Вскипающее через край, Бросайся, затаив дыханье, Барахтайся, переплывай, И ангельскими голосами, И под пастушеским плащом Перекликайся с небесами В разлуке, как в лесу глухом. А мимо взмыленные кони За зверем раненым летят. Изнемогая от погони, Уже он милой смерти рад, И Ты виденьем пролетаешь За зверем в синеве дубов, Над всей поэмою витаешь, Как горестный призыв рогов. ></emphasis > Но в ураганах, в бурях темных Роняют желуди дубы. Жиреют свиньи. Так в огромных Пространствах, черных, как гробы, Лишь Гулливеров валит, рушит Дух аквилонов мировых, Ликуют великанов души Под грохот яблок золотых, А мы об этой жизни прочной Неторопливо говорим, Подсчитываем прибыль точно, Дурного пастуха браним, Над этой жизнью неумелой Качаем головой слегка: — Ну свинопасово ли дело Смотреть весь день на облака? ></emphasis > Зачем ты землю посетила, Неосторожная душа? Ты крылышки свои спалила, На смертный огонек спеша. Барахтаясь в пучинах жалко, Блуждая средь земных древес, В потемках берегла весталка Кусочек голубых небес. И у свиных корыт, в лачуге, Недосыпая, впопыхах, Вся надрываясь, вся в натуге, Пася блудливый скот в дубах, Ты плакала над миром целым, Ты научилась ремеслу Слепить глаза над божьим делом, Спать золушкою на полу. О, никогда бы не могла ты Без этих золушкиных рук Вдруг сделаться — без всякой платы Одной из верных божьих слуг. ></emphasis > И в неуклюжести паренья Над грубым глиняным комком, Трудясь над миром в упоеньи, Над упоительным цветком, Ты, как в огромной черной розе, В эфирной ночи ледяной Утонешь жадно на морозе Трудолюбивою пчелой. Как будет жаль душе товарок, Земных прекрасных мук и глаз! Ну вот, мы смотрим на овчарок И на дубы в последний раз. Ах, мы бросаем без охоты Тот пасторальный маскарад, Те беспокойные заботы, Когда у равнодушных стад Над маленьким комочком глины В холодных ветряных лесах Под хрюканье, под рев звериный, Мы думали о небесах. 1927–1931

44. ПОЭМА О МЫШЕЛОВКЕ

Пролог

Леди и джентльмены, Вот печальный рассказ О страстях Мельпомены, О любви без прикрас. Оттеняет небрежный Локон мраморность лба, И любовников нежных Разделяет судьба. Прибыл с грузом талантов, Монологов и слез Бедных комедиантов Полотняный обоз. Может быть, за работу Нас освищет раек, И прикроет зевоту Веера ветерок, Но героев романа, Плакавших под луной И покинувших рано Страшный воздух земной, Беднякам и персонам, Любопытству девиц Представляет с поклоном Автор этих страниц. ></emphasis > Ради славы и мира Мы покинули дом, Черный воздух Шекспира Мы, как пьяницы, пьем. Городские мальчишки Нас встречают, орут, И цветные афишки На заборах цветут. И пока театральный Строится балаган И высокий астральный Намечается план, Трагики без опаски Погибают в вине, Франту делает глазки Героиня в окне. Парусина полощет, Это — небо. Потом Полотняная роща. Барабан — майский гром. Будет все по желанью Благородных господ. Начинаем, вниманье! Только шиллинг за вход. Сжалься, о Мельпомена! Занавес! Занавес! Страшный шорох и сцена: Луна, башня и лес. Стала знатной, богатой Театральная голь. Бородою из ваты Потрясает король. И продажные шпаги Куплены за кольцо, Но белее бумаги У злодея лицо. В голубые пределы Рвется хриплая грудь. Входят слуги, чтоб тело В черный плащ завернуть. Стынет в урне музейной, Не сгорев и в огне, Пепел страсти лилейной В скудной датской стране. В тихой башне мерцает За решеткою свет, Узницу воспевает У подножья поэт. Но любви не угроза Каменная стена, И классически роза Падает из окна… Снова занавес черный Раздвигаясь, шумит, И маэстро проворный Палочкою стучит, Плещут аплодисменты, Озаряет луна Урны и монументы — Жатву и семена… Все превратно под сенью Этих странных планет, И, обманутый тенью, Принимает поэт За земную усталость Ангелических роз Лишь бессонницы вялость Или туберкулез. Но прекрасную участь Избирал он в удел, Если ивы плакучесть Он воспеть не успел. Слаще сердцебиенья Смертным мыслей туман, Оптики, вдохновенья Мимолетный обман. Как у женщин одежда, Непонятное нам Оставляет надежду, Что все лучшее там. И как на солнцепеке Яблоки райских стран, Розовеют и щеки От парижских румян И пылают в верблюжьей Африканской жаре, В перьях страуса, в стуже Дансингов на заре. Около мышеловки Мы танцуем фокстрот, По опасной веревке Ходим взад и вперед. Мраморная Венера Станет тучной женой, Черный ус офицера Ей нарушит покой, В сорок лет под глазами Ста морщинок пунктир, Прикрывают мехами Холодеющий мир, И два существованья Вечно разделены Этажами дыханья, Высотою стены. И как сладостный отдых, Нам даны под луной Силлабический воздух, Строф тонических строй. Но едва в наше время Слышен лепет небес, Бесполезное бремя Для умов и телес. Эта сладость истлеет Угольками в золе, Завтра ветер развеет Листики по земле. Так колонному строю Пыль руин суждена, Так великой мечтою Караван после сна Оставляет снаружи (Легкий призрачный гость) Только мусор, верблюжий Лишь помет, пепла горсть… В декабре иль в апреле Мы родились, вопя, Ты — под сенью Растрелли, В сельском домике — я, Все

равно, дернуть нитку — Мы рукой шевельнем, Снимем шляпу с улыбкой Или яду глотнем. Мы, как марионетки, Ходим и говорим, Мы трепещем, как ветки, Исчезаем, как дым, В голубой мышеловке Вдруг захлопнет всех нас Лапкой бархатной ловкой, Страшным золотом глаз. И кончая писанье, Автор знает и сам, Что все ближе дыханье К смерти и к небесам. ></emphasis > Слышен шепот суфлера — Райских раковин шум. Палочка дирижера Поднимает самум, И колеблются ткани Театральных небес, Нарисованных зданий И бесплодных древес. И смычки, как пшеница, В душном климате зал. Нотный ветер страницы Шумно перелистал, Мы над пультом руками Месим воздух густой, Требуем с кулаками Музыки неземной, В черной зале вселенной, В полотняной стране Мир прекрасный, но бренный Рушится, как во сне. <Париж. 18–21 ноября> 1929

45. ГОРОДСКОЕ

В квадратах городской природы, В автомобильной суете Мечтательные пешеходы Глядят на небо в тесноте. На этой улице вокзальной При электрической луне Мы — в раковине музыкальной Под небом розовым, на дне. Как водоросли средь стихии, В кругах медузных фонарей Стоят деревья городские В бесплодной черноте ветвей. И в призрачном линейном гае, В стеклянном воздухе густом Ползут последние трамваи В свой черный и печальный дом. В кинематографе, в тумане, В мерцаньи пепельных небес Бандит и ангел — на экране, Но скучно нам в стране чудес. На лестнице чужого дома, Взлетевшей в небо, как спираль, Волнует голос незнакомый И ниже этажом — рояль. И в жарких дансингах нелепых, В трамвае и в дорожных снах, За карточным столом, в вертепах И в подозрительных домах Вас ищем мы в лесу хрустальном, Руками ловим мутный дым, В переполохе театральном Растерянно на мир глядим. Вы правы, страшный воздух тает. На подрисованных глазах Горошинами замерзают Потоки слез… Уже в садах И в скверах, как в огромных клетках, Среди муниципальных роз, Щебечут воробьи на ветках, Кричит в предместье паровоз. Что делать нам с любовным пеньем — Мы странный, мы смешной народ: Пусть с электрическим гуденьем Вас лифт на небо унесет, Чтоб снова мы могли в туманах Томиться на чужой земле, Захлебываться в океанах — В огромной голубой петле. Любовь предела не желает, В разлуке тлеет, как огонь, Щетиною не обрастает, Просвечивает, как ладонь. 1928

46. «Как нам распутать паутину…»

Как нам распутать паутину Тенетных козней, ловчих дел, Как нам воспеть клыки, щетину И лунную богиню стрел? Здесь делать нечего амуру, Слова теряют точный вес. Беги, мой зверь, спасая шкуру — Все ближе, ближе райский лес! Но, на поляне издыхая С зарядом меткого свинца, В кругу заливистого лая, Под ликование ловца Благословляет он разлуку С затравленным житьем своим, Охотницы прекрасной руку И зрения предсмертный дым. Приволокут к стряпухам тушу, Но и на кухонном полу Дианы ледяную душу Он славит, брошенный в углу. 1929

47. БАЛЕРИНЕ

В бутафорские грозы, На балетных носках, Улыбаясь сквозь слезы В розовых облаках… Леди в ложах шептались, Плакали чудаки, От волненья сморкались Милые толстяки. Но никто в черной зале И подумать не мог, Как жестоко в начале Жмет стальной башмачок, Как ты плачешь от боли Но тихонько — в углу, В этой горестной школе, На горбатом полу, В этом маленьком мире, В полотняной стране, В театральном зефире, При балетной луне. 1931

48. «О чем ты плакала, душа моя…»

О чем ты плакала, душа моя, Вздыхая за решеткой бытия, Куда рвалась, как пленница, в слезах, Искала выход голубой впотьмах, В какие небеса взлетала ты Из этой неприглядной темноты И музыке какой внимала там, Где ангелы и звезды по ночам, Зачем ты возвратилась к нам опять, Чтоб на земле томиться и вздыхать? И отвечает горестно она: — Еще я к райской жизни не годна, Еще я не сгорела на огне, Еще не выплакалась в тишине, Еще не научилась я любить, Еще мне надо у людей пожить. 1931

49. «О Дания, дальний предел…»

Т.А.Д.Т.

О Дания, дальний предел Всех наших мечтаний о том, Чего не бывает у нас Средь скучных и маленьких дел На бедной земле без прикрас. Но милые руки, как лед, Все горестнее тишина, Все тише и тише плывет Над башнями замка луна. О Дания, меркнет твой свет. Твой принц умирает… В конце Печальнейших странствий — ответ На этом прекрасном лице. И в лунном беспамятстве он, Средь черных и страшных теней, В бреду вспоминает сквозь сон О шпаге, о славе своей, О маленькой женской руке, О шорохе датских древес, О темной и сладкой строке, Слетевшей, как ангел, с небес… <Париж>. 1931

50. ЭЛЕГИЯ

Ты к призрачным горным Взываешь мирам, К прекрасным, но черным Глухим небесам. Кто голос твой слышит? Четыре стены, Три пальмы, и выше — Сиянье луны. Небесные арфы В ответ не поют, Румяные Марфы Хлопочут, пекут. Мария — в тенетах, И скучен наш пир, В ничтожных заботах Погряз этот мир, Поют эти пени, Как ветер в трубе. Три пальмы, как тени, Приснились тебе. 1931

51. «Еще мы смеемся сквозь слезы…»

А.И. Мамиконьян

Еще мы смеемся сквозь слезы, Еще умиляемся мы Над туфелькою балерины В сугробах балетной зимы. Еще балерина кружится И с розой бумажной в руке Летит в полотняные страны, В мороз ледяной налегке… Но никнут плакучие ивы Над славой, непрочной, как дым, Над сломанной детской игрушкой — Над сердцем твоим заводным. Сломалась пружинка стальная, Умолк заводной соловей, И некому больше стихами Механику сердца воспеть. <Париж>. 1931

52. «Так солнце стояло над Римом…»

Так солнце стояло над Римом — Холодный и розовый шар, Так варварским стужам и зимам Навстречу дыхания пар Из мраморных уст отделялся. Так римский корабль погибал. Так с гибнущим миром прощался Поэт, равнодушно зевал. Мы женщину с розой туманно Сравнили. Во время чумы На жаркой пирушке стеклянно Звенели бокалы зимы. В березовых рощах — сиянье И ангельская тишина, Но билась над гробом в рыданьях Наталья, земная жена. Жил Блок среди нас. На морозе Трещали костры на углах, И стыли хрустальные слезы На зимних прекрасных глазах. Жил Блок среди нас. И, вздыхая, Валился в сугроб человек, И падал, и падал из рая На русские домики снег. 1931