Не надо грузными вещамиЗагромождать свою судьбу:Жизнь любит воздух, даже в драме,Шум ветра, прядь волос на лбу.Не дом, на кладбище похожий,А палка, легкое пальтоИ в чемодане желтой кожиВеселое хозяйство то,Что мы берем с собой в дорогу —Весенних галстуков озон,Из чувств — дорожную тревогу,Из запахов — одеколон.1935
104–106. НОВАЯ АМЕРИКА
И.В. Одоевцевой
1. «О первые знаки
прекрасной и страшной эпохи…»
О первые знаки прекрасной и страшной эпохи…О каравеллы… О желтые флаги чумы…О под пальмой зачатая жизнь и любовные вздохи,Пуританские громы, органы небес и псалмы.Все в черных одеждах и шляпах. Но чист этот белый,Как помыслы праведников, отложной воротник.Жизнь — море. Как Ноев ковчег на волнах каравелла,Доносится из темноты о спасении крик.Но время течет не ручьем, а гигантским потоком.На гибель несчастного некогда нам поглядеть.Уже он в кипящей геенне горит с лжепророком,И ангельских труб слышен голос — печальная медь.Вздувается парус дыханьем из огненной пасти.О новый Израиль! О вопль псалмопевца средь слез!Корабль вертоградом расцвел, корабельные снасти,Как струны давидовой арфы, как музыка гроз.Объята вселенная страшным и дивным пожаром.Все громче органы ревут и псалмы пуритан,Все ближе Сион — с каждым новым небесным ударом,Качается, как Немезиды весы, океан.А грешник — в геенне, и мельничный жернов на вые.Но в час торжества невозможно никак позабыть,Как были заплаканы эти глаза голубые,Как голос взывал из пучин о желании жить.
2. «Мир снова, как палуба в черном густом океане…»
Мир снова, как палуба в черном густом океане.Под грохот ночных типографских свинцовых страстейНад пальмами солнце восходит, поют пуритане,И утренний ветер стал гимном средь лирных снастей.Что мы покидаем навеки? Немного.Жилище, чернильницу, несколько книг.Что значит чернильница или берлогаВ сравненье, когда расставания миг?О это волненье на дымном вокзале,Когда чемоданы, как бремя, несут,О грохот багажных тележек! Из стали —Огромные стрелки вокзальных минут.Терзает, как червь, нашу душу сомненье.Кто прав? Судия или ты, человек?И в хлопанье крыльев орлиных, и в пеньеРождается новый мучительный век…
3. «Мечтатель, представь себе нефтепроводы…»
Мечтатель, представь себе нефтепроводы,Лет аэропланов и бремя трудов,Дым топок, вокзалов и труб, пароходыИ бархатный глас пароходных гудков.Представь себе грузы, системы каналов.Движенье атлантов до самой Москвы,Пакгаузы фруктов, теплицы вокзалов,Вулканы пшеницы, амбарные рвы.Грохочут экспрессы средь тундр и сияний,Трубят ледоколы в торжественный рог.Жизнь — график прекрасных стенных расписаний,А рейсы — Архангельск и Владивосток.Ты будешь такой — Вавилоном, ПальмиройИль Римом! Хотим мы того или нет.Ты будешь прославлена музыкой, лирой,Но будешь ли раем? Мужайся, поэт!Ведь, может быть, в час торжества и обилия света,Под музыку гимнов, органов, свирелей, псалмов,Никто даже и не посмотрит на гибель поэтаВ кромешных пучинах, в геенне кипящих валов.1936
107. «Где теперь эти тонкие смуглые руки…»
Где теперь эти тонкие смуглые руки,Жар пустыни и тела счастливого зной?Где теперь караваны верблюдов и вьюки,Где шатры и кувшины с прекрасной водой?Ничего не осталось от счастья в Дамаске:Караваны верблюдов ушли на восток,И резинка на розовой женской подвязкеНатянула на стройную ногу чулок.Но ты плачешь и в мире холодных сиянийГоворишь, что тебе как родная сестра —Эта женская страсть аравийских свиданий,На соломе и в тесном пространстве шатра.1936
108. «Как нам не надоело это…»
Как нам не надоело это:Не кровь, а сахарный сироп,Не
страсть, а легкость пируэта,Не смерть, а поза. Где же гроб?Жизнь трогательнее, больнее,Печальнее во много раз,Как страшно: в инее аллея!Ну что ж, пора! Который час?Жизнь — это слабый голос в хоре,Сердцебиенье наверхуВ последнем с музой разговореИ пуля жаркая в паху.О, как невыразимо это —Россия и предсмертный пот,Страданья мужа и поэтаВ стране, где вечный снег идет.1936
109. «Зима на сердце у поэта…»
Зима на сердце у поэта,И слышен муз озябших плач,А ты еще в загаре лета,У моря, где играли в мяч.Теперь ты снова в платье тесном,В закрытом платье городскомВсе вспоминаешь о небесномСоленом воздухе морском.И вижу море — путь опасныйДля кораблей, сердец и лир,И тот спокойный и прекрасный,Безоблачный счастливый мир —Мир девушки и христианки,Куда дороги вовсе нетДля легкомысленной беглянки,Для музы, для тебя, поэт…Зима, а я услышал скрипку,Залив увидел, как дугу,Тебя, как золотую рыбку,Лежащую на берегу.1936
110. «Прислушайтесь к органу мирозданья…»
Прислушайтесь к органу мирозданья,К хрустальной музыке небесных сфер.Пищит комар, и голосок созданьяВливается в божественный размер.Пчела гудит гитарною струною,Поет на виадуке паровоз,И в небе над счастливою землеюМильоны птиц, кузнечиков и ос!Как раковину розовую, к ухуПрижмите горсть руки — о, шум какой!Старайтесь уловить вдали по слуху,Как бьется мира целого прибой.Нельзя ли, кумушки, хоть на мгновеньеО маленьких делишках помолчать:Мы ангела в эфире ловим пенье,А музыке небес нельзя мешать.1936
111. УТРО
Ты — городское утро. КосоЛежащий на паркете свет.Ты — кофе с булкой, папиросаИ шорох утренних газет.Вода обильно льется в ванной —Источников и труб напор,Где полочка — ледок стеклянный,А кафели — сиянье гор.И даже голос неприличныйСтал звонким баритоном вдруг,И запах мыла земляничныйНапомнил запах детских рук.С утра за наше счастье битваИ сборы к трудовому дню,Скользит, оружье римлян, бритваВдоль по точильному ремню.И вот, слетев к пчелиным стаям,С небес, как в розовом меду,Прекрасным расцветает раемЗемное дерево в саду.Зачем такие этим сливам,Варенью, райские цветы?Но будь нарядным и счастливымСредь хлопотливых пчел и ты,Чтоб сдать в народные амбарыПшеницу солнечных холмов,Для радостной души товарыИ полные мешки стихов.В чернильницу перо стальноеТы обмакни по мере сил:Навеки дерево сухоеСадовник мира осудил.1935
112. «Жестокая мудрость природы…»
Жестокая мудрость природы:Червь лист пожирает в тоске,Сам гибнет от птичьей породы,А птица трепещет в силке.Ты мне закрываешь рукамиГлаза, ничего больше нет.Сквозь пальцы с твоими духамиСливается розовый свет.С какой материнской заботойТы прячешь весь мир от меня,Боишься силками, охотойНарушить сияние дня.Позволь мне взглянуть на страданье,Ведь где я увижу потомЖестоких охот ликованье?Нет бедствий в краю гробовом.1936