Собрание

Шварц Елена Андреевна

5. Деревянная весна

Какая древняя весна, Ее ресницы поседели, Ее брезгливые младенцы Лежат в колясках, изогнувшись. Она берет свой легкий посох, Постукивает им по пяткам И дышит, дышит в глубь затылка, В себя вдыхая тленный мозг. И ты становишься дриадой, Обломком корня и клюкой, Поводырем слепой старухи, Что любит дерево и кость.

6. Зевающий в подворотне

Тот, кто долго, зевая, идет подворотней, Образует другую собой подворотню, И всегда тут приходит прохожий И не знает — в какую идти. Подмоченные

подворотни, Друг в друге длясь и отражаясь, Ведут к фасадам лиловатым И к зданьям цвета платьев школьных. Когда из первой переходишь В другую — что стоит напротив — Как будто в зеркало идешь, Но только там тебя не видно. Пока не выйдешь, наконец, К светло-гниющему каналу, Вниз по которому к Заливу Плывут, подернутые рябью, Глазницы верхних этажей. Тот, кто из окон этих смотрит, Быть может, на сырое небо — Не знает, что на звезды смотрит Из-под воды, из-под волны. Мы все когда-нибудь скользили В небесных штольнях вод подземных И даже там припоминали Сквозняк далеких подворотен.

7

Как будто листья щелкают и свищут — Не видно птиц. Напрасно их весна, взрослея, ищет В садах столиц. Не человек, а небо радо — Что вот весна, Она стекла в подпочву сада, Отныне нет ни снов, ни сна. И легкий низкий дым фабричный На небе палевом размыт, И темным кружевом приклеен Ко облакам невзрачный храм. Мне кажется, что если б кто-то (Да, тот таинственный, кто мог) Ступил бы на воду канала, Прошел бы легче, чем бывало, — она Окаменела б от стыда — За то, что так мутна, убога (Удел она была не Бога), Не трогает ее весло.

8. Старо-Калинкин мост

С этих выступов на мосту Я смотрю в рассветающую темноту, С закутков, в которых убийцы тень, Вниз кидается ночь и вскарабкался день. Где справа налево метнулся собор, Перепрыгнув реки замерзающий створ, И на этом пронзающем реку носу Жизнь смеркается, плачет, дрожит на весу, Поспешает народ к стапелям, кораблям По гранитной плите, предрассветным соплям.

9. Звезда над Измайловским собором

Она приходит, как весна, Она не знает сожаленья — Звезда вечерняя одна, Сорвавшись с должного теченья, Плывет ко храму, там она Низка и слышит песнопенье. Она висит чуть ниже купола, Молитву видит как свеченье, В невидимое улетит не сразу, Она проходит горлом, глазом, И в сердце сразу замолчит — Со смертью нашей — там они, Как отроки в печи. И что ей в нашем сердце снится? И там во тьме она лучится. Так, может быть, и ты, звезда, не свет, А боль, иль зритель, или птица, Что хочет плыть перед волхвами, Как ящик с лишними дарами.

10

Кажется — особенно когда Звездный корабль ложится на борт — Что из болот городских, из гранита Ключ живой бьет. Может, на плацу, может, у старухи В подвале, под сундуком у беззубой, А может, в стволе колонны Или в сердце у дуба. Может, внутри человека какого? И жизнь оживет. Звезда, укажи! Но медлит, сбивается, угасает, Как слепая в небе кружит.

11. Меха

Ох, — в подвздошье глубина, высота. Ох, в подвздошье лихая пустота, Как нетопленой декабрьской печи чернота. Я вздыхаю тяжело — Ох, наверх, И в ответ Дух мне душу прижимает, Будто мех. В обе стороны ведет Воздушная дорога, И вздыхаю я уж

вниз — Вздохом Бога.

12

Звезда огромная фонтаном Над пропастью души горит, И в голове тщедушной сада Как рана светлая болит. Высвечивай, высверкивай, Выблескивай себя — От локтя Ориона До снежного горба. Она стучит, сияет, всматриваясь, Будто не ослеплен циклоп, Лопнет вот-вот зренья мешок, Светом звездным зальет Неба покатый лоб.

1995

ПРЕРЫВИСТАЯ ПОВЕСТЬ

О КОММУНАЛЬНОЙ КВАРТИРЕ

Гишпанский Петербург

Предисловие

В Испании (и, кажется, нигде больше) долго сосуществовали три веры: христианство, мусульманство (суфизм) и, в одном из самых изощренных своих проявлений (каббала), — иудейство. Три культуры жили как соседи, одолжаясь друг у друга в случае нужды (алхимией, к примеру).

Мне захотелось представить это в реальности, а единственная знакомая мне до глубины реальность — мир самого вымышленного города на свете, где все может (могло) быть, где, в конце концов, живут вместе православные храмы, костел, мечеть, синагога и буддийский храм.

В этом смысле Петербург — испанский город и находится в гишпанском королевстве, недаром и Гоголь (в лице Поприщина) все грезил об Испании. А Луну если и делают в Гамбурге, то у нас ее давно проиграли в карты.

Прости, любезный читатель: не для тебя, не для себя, не для Поприщина предприняла я этот дикий имагинативный опыт. А может быть, так все и было на самом деле.

Глава 1. Соседи помогают друг другу

В бывшем доходном доме, В квартире одной коммунальной У кухни круглой обручальной (Куда все двери выходили) Четверо свой век коротали: Три старичка И проводница Верка — Добрая до глупоты Краснорожая девка, Она и полы им мыла, И чем иногда кормила, Но выпивала она. Один старик был горный суфий. Переселившись в Петербург, Он будкой завладел сапожной, И, бормоча и улыбаясь, Весь день на улице сидел. Однажды духом опьянившись, Он никогда не протрезвел. В далекой юности влюбившись, Все тот же обожал предмет. С трудом скрывал свое счастье, Свое чужое блаженство, Подметку ли поправляя, На крыше ли сидя под вечер. На кухне ночами кружился, К Богу взмывая венком Из алых цветов и листьев. Он падал и вскрикивал громко Пронзительно на забытом Чужом самому языке. Когда это видел сосед — Еврей, по прозванью Давидка, То, воду ему подавая, Так всегда говорил: — Зачем ты, Юсуф, кружишься Почти убитою птицей? Ты к Господу не возлетишь. Да и чему ты смеешься И радуешься громко — Ведь жизнь — это страшный кошмар. А сам по ночам он считал, Считал он по свитку Торы И что-то еще мастерил. А то простоит, бывало, Весь день на тощей ноге, Взявшись за левое ухо. А третий сосед — смиренный, Тайный инок в миру, Любого — кто что ни прикажет — Слушался как отца, Такое он взял послушанье. Власий имя ему. Утром выходит на крышу, Осыпав себя крупою, И воробьи ликуют В круглой его бороде. Слезы льются по горлу Прямо в нагое сердце. Проходят годы. Они, как буквы разной крови Кружатся, не смыкаясь в Слово.

Глава 2. Другой взгляд

Листы Корана разметались, Евангелье во тьме сияло, И Тора вверх и вниз росла Как основание столпа. И ангелов расцветок разных Сновала грозная толпа. Вовне квартира та хранилась, Как твердый и глухой орех, Его сиянье распирало Невидимое для всех. И только будущая Дева Свой глазом проливала мрак, И в глуби мысленного чрева Писец царапал известняк.