Собрание

Шварц Елена Андреевна

Глава 3. Добрая Вера

А Вера, с рейса как пришла, На кухню яблок принесла: Смотри, приволокла для вас, Юсуф, Давид и дядя Влас. Влас отвечает: благодарствую. Спаси тя Господь. А Давид: счастлив, Вера, будет ваш супруг. Юсуф же только хохочет. А яблок красная гора Истаивает до утра. Ах, Вера! В двери крик да стук. Забрел уже солдатик к ней. Они запрутся — слышен смех Да взвизги: пей или налей! И шепчет Влас: ох грех, ох грех. Юсуф кружится все быстрей.

Глава 4. Война и Голем

Давид ночами что-то лепит, Все что-то ладит, мастерит, То щетиночку приклеит, То пружинку завертит… Там внизу проходит жизнь, хмелея, Сатанея, алчет наважденья. В этом

плоском сумеречном граде Их свело так тесно Провиденье. Три светильника, горящих на Восток, Одного бы, кажется, хватило, Но в созвездие одно сцепила их И свела в ночи вселенской Сила. …колдует, дует, приклеит, Пружинку туже завертит — Глядишь: уж некто завозился, Глаза открыл, лежит, пищит… Там внизу стучит толчками время, Началась и кончилась война. Голодали, мерзли, но на крышу Не упала бомба. Ни одна. Маленькое существо меж труб Все сновало вверх и вниз по скату, Вдруг взлетало, бомбу изловляло И летело с нею к морю, к морю И бросало в волны за Кронштадтом — Только терпеливым рыбам горе. А потом тихонько приходило, В щель дверную под крюком скользнув, И ложилось спать, Как щенок свернувшись, под кровать. Раз за ним пришли чужие люди: Кто-то бегал по крыше, Не ракетчик [17] ли? И вроде к вам? — Что вы! Что вы! — им Давид сказал. — Это даже слышать нам обидно. — Поискали, да найдешь его! Голема то видно, то не видно,

17

Немецкий шпион, подававший сигнал самолетам, стреляя из ракетницы.

Глава 5. Вера приводит Будду

А в конце войны им Вера привела Потерявшегося желтого мальчонку, Бурятенка или монгольчонка. Где-то умирал В паутине шпал, Вот она и пожалела. Он не говорил им ничего. Вера постаревшая смотрела: — Бессловесный он, еще он мал. — — Как тебя зовут? — спросил Юсуф. — Будда. Будда, — отвечал ребенок. Вера хлебца принесла ему, И глаза косые повернулись В свой покой, в свою густую тьму. Влас ей низко-низко поклонился. — Да чего, — смутилася она. А Давид шептал: хоть мы не видим, Ты здесь рядом, близко, Шехина.

Глава 6. Обрывки разговоров на кухне

— Юсуф, ты страха Божьего не знаешь. — А ты не знаешь любви. — Я сто раз на дню умираю… — А ты живи, живи. Влас: Живи как колесо: Едва земли коснется — Несется вверх. Покайся, выплюнь грех, Слугою будь у всех, В смирении живи. Давид: Порченый свет, Подлеченное сиянье. Искру одну спасу — И я спокоен. Я (подслушивая из соседней квартиры, глядя на Власа): Мы все перебираем время По часику, по месяцу, по зернышку. А святой бредет по нему напролом (А оно стоит) Как сквозь туннель — ночью ли, днем Сломанной часовой стрелкой Летит.

Глава 7 (продолжение — еще более бессвязное)

Влас: Милость в нас и с нами, Не прав ты, брат Давид. Давид: Мириады искр упали: Те — на море, и утонут, Те — во зверя, и застонут, Кто — во камень и орех, Тем, несчастным, хуже всех. Заключились вы в пределы тесные, Как вас вывесть, огоньки небесные? Я (раздумывая над их словами): В новом ковчеге плывем, На этот раз — ржавый линкор. Больше ничей за нами, Нет, не следит взор. Дверь захлопнулась милости, Цепь порвалась и связь. В этой покинутости — Что мы? — липкая грязь. Вода превратилась в пламень, Мы заперты и горим. Храм наш давно сгорел, Ныне сгорает Рим. Голубь с юным листом Не прилетит назад, Тает на дне морей Ледяной Арарат. Влас: Милость-то в нас и с нами, Ребе, подумай, отец. Это еще не конец. Давид: Пламя я вижу, пламя. Больше и нет ничего.

Глава 8. Еще другой взгляд

Они как стебли — Каждый прошел, возрос В кружащийся над головой цветок, И это — Бог. Где каждый забывает о себе, Где грешная травинка Вдруг видит, закатив глаза, Огромный шелковый купол над собой, Где сполохи и тихая гроза, Где этот переход и перелив — Где человек впадает в Бога, Как в обморок или в залив? Три стебелька в одном стакане, Плывущем в Тихом океане. Вертятся воды. Они как буквы разной крови Кружатся, не смыкаясь

в Слово. Проходят годы.

Глава 9. Прогулки с ретортой

Еще желтей Адмиралтейства — Кленовый лист, еще чернее Нагой земли — идут матросы, В плечах печати золотые. О, цвет матросов — осень. Осень. И все ж они мне непонятны. Как, впрочем, все, как осьминоги. Со смесью бойкости и страха Иду по садику. В кармане Держу прозрачную реторту. И там, где нету никого, Смотрю на свет — как запотела! Но все же видно — что внутри Три крошечных танцуют тени: Раввин, и суфий, и святой. То, за руки схватясь, несутся, То пьют из одного стакана, То плачут, то о стены бьются, То застилает их туманом. Так сахар с горечью И с солью кислость В одном сосуде я смешала — Недаром Бёме снился мне И Парацельса я читала. Никто не видел? Нет, никто. И снова прячу их глубоко, Поближе к сердцу под пальто. Вдруг будто обожгло лучом, Блеснуло золотое око. Ужели я сама внутри, Ужели я подобна им — Сама кружусь в седой реторте И помню имя — Элохим. Эль, Иисус, Аллах, Эн Соф. Как крепко горлышко бутылки, Закрытый зев… неслышный зов… Глаза домов блестят, горят — Закатный золотится яд, И страшно мне с водой живой Брести под окнами пивной.

Глава 10. Вера заболела

Время идет, а мальчик не растет. Он смотрит в потолок И на Восток. Недвижный лотоса цветок. Положит Вера возле ног То яблоко, то молоко И говорит: поешь, сынок. Он пьет ночами кипяток, Он — лотос и живой цветок, А Вера перекрестит бок: Ох, сердце все болит, сынок.

Глава 11. Похороны и убийство на кладбище

Когда же Вера померла, И на Смоленское тихонько повезли, За ней плелись все три соседа. Они и плакали и пели И говорили: Вера наша Переселенье претерпела, У ней сегодня новоселье. Когда ее землей прикрыли, То поклонились они ей: Дай Бог тебе счастливого пути, От страшных демонов спасенья И в Господе упокоенья. И светлых ангелов, Закрыв руками лица, Просили ее душеньке помочь На первых страшных тропах, перегонах. И пожелали в новой ей квартире Соседей лучших, чем в сем бренном мире… И, не решаясь Веру так оставить, Они стояли там, как три свечи. В те времена (после войны) В обширных склепах жили Не привиденья и крылатый мышь, А злобные грабители ночные. Им было любо средь гниенья, тленья Нечистыми глазами поводить. А в них самих, Как во гробах далеких гадаринских, Жили духи. Только кто б Им приказал войти Не в стадо — в стаю Мусорных ворон. Иль в сонмище смоленское лягушек И броситься в болотистую речку. Да некому…не время… Вот они, Не различая утра, дня и ночи, Пьют самогон из черепа гнилого, Вот — точат нож о каменные плиты. Вдруг они Увидели сквозь дырочки и щели Светящихся на воздухе весеннем Тех старцев и промолвили: ужо! Они их цепко, быстро окружили И порешили Кастетом, и удавкой, и ножом. А те едва позвать успели Бога, Как их уже присыпали листвой. Так с Верой и в земле не разлучились. А в следующую ночь была облава, И демоны бандитов все вошли В наганы, пистолеты, револьверы И сами же себя перестреляли. А старцев ангелы, Подняв толпою тесной, В сиянье унесли Страны небесной. В одно сиянье — В разные углы.

Глава 12. В опустелой квартире

В квартире брошенной ветшает всё — И мертвый Голем на полу, листы Корана. Мальчик, сидя на пороге, Окаменев, достиг Нирваны. И сотни голубей тогда Через трубу вовнутрь рванулись И, как лиловая вода, Кружились, гулькая, волнуясь. Всё превратилось в гулкий клекот, Крыловорот… Всё заколотят, всё захлопнут, И только минус-свет живет. ………………… Вдруг всё умолкло. Встрепетало. Ударил луч, и свет погас — Дух древний новый небывалый Сошел — и вот уйдет сейчас. И в непереносимо ярком свете Тогда спустился Иисус, И, маленького Будду взяв, Унес на небо легкий груз. И царство Духа наступает На небе, море, на земле, И гул колоколов не тает, Трепещет в бедной голове.