Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

Бродский Иосиф Александрович

VI

Возникает вопрос: почему? Ответ на него приходит в форме стихотворного цикла, написанного г-ном Гарди через год после “Схождения двоих”. Это знаменитые “Стихи 1912–13 гг.” (“Poems of 1912–13”). Поскольку мы собираемся пуститься в разбор одного из них, не будем забывать, что женственный корабль погиб, а мужественная Форма из Льда в столкновении уцелела. Что замечательное отсутствие сентиментальности, в принципе оправданной жанром и сюжетом стихотворения, можно было бы объяснить неспособностью

нашего поэта отождествиться с побежденным — хотя бы по причине грамматического (женского) рода упомянутого корабля.

“Стихи 1912–13 гг.” были написаны по случаю кончины жены поэта, Эммы Лавинии Гиффорд, с которой он прожил тридцать восемь лет и которая умерла 27 ноября 1912 года, восемь месяцев спустя после гибели “Титаника”. Двадцать одно стихотворение, составляющее цикл, равнозначно таянию Формы из Льда.

Коротко говоря — брак был долгий и достаточно несчастливый, чтобы породить центральную метафору “Схождения двоих”. В то же время он был достаточно прочным, чтобы по крайней мере один из его участников счел себя игрушкой в руках Имманентной Воли и, как обычно бывает с такими игрушками, игрушкой холодной. Переживи Эмма Гарди мужа, это стихотворение осталось бы замечательным, хотя и косвенным, памятником угрюмому равновесиюих отъединенных жизней, памятником низкой температуре сердца поэта.

Внезапная смерть Эммы Гарди нарушила это равновесие. Фигурально выражаясь, Форма из Льда вдруг оказалась в одиночестве. Продолжив метафору, можно было бы сказать, что “Стихи 1912–13 гг.” — в сущности, плач Айсберга по погибшему кораблю. Как таковые, они суть педантичная реконструкция утраты — естественно, в большей степени побочный результат мучительного самоанализа, нежели метафизический поиск истоков трагедии. В конце концов, утрату нельзя возместить, обнажив ее причину.

Именно поэтому цикл по сути своей ретроспективен. Скажем еще короче: его героиня — не Эмма Гарди, жена, а именно Эмма Лавиния Гиффорд, невеста: дева. Стихи смотрят на нее сквозь потемневшую призму тридцативосьмилетней семейной жизни, сквозь мутный твердый кристалл самой Эммы Гарди. Если у этого цикла и есть герой, это — прошлое с его счастьем или, выражаясь точнее, с обещанием счастья.

Если говорить о человеческих невзгодах, история эта достаточно банальна. В качестве темы элегической поэзии утрата возлюбленной тоже банальна. Несколько необычными “Стихи 1912–13 гг.” с самого начала делает не только возраст поэта и его героини, но само по себе количество стихотворений и их формальное разнообразие. Характерной чертой элегий, написанных по случаю утраты кого-либо, является их тональное или, по меньшей мере, метрическое единообразие. В этом цикле, однако, мы имеем дело с замечательным метрическим многообразием, которое наводит на мысль, что, возможно, для поэта ремесло здесь было не менее существенной стороной дела, нежели сама тема.

Конечно, психологическим объяснением этого многообразия могло бы послужить то, что горе нашего поэта стремилось найти адекватную форму выражения. И все же формальная усложненность двадцати одного этюда, выполненного на эту тему,

наводит на мысль, что сила, под давлением которой возник этот цикл, была больше, нежели чистое горе или, шире, какая бы то ни было отдельно взятая эмоция. Так что давайте взглянем на строфически, вероятно, наименее изысканное стихотворение и попытаемся понять, что тут происходит.

YOUR LAST DRIVE

Here by the moorway you returned,

And saw the borough lights ahead

That lit your face — all undiscerned

To be in a week the face of the dead,

And you told of the charm of that haloed view

That never again would beam on you.

And on your left you passed the spot

Where eight days later you were to lie,

And be spoken of as one who was not;

Beholding it with a heedless eye

As alien from you, though under its tree

You soon would halt everlastingly.

I drove not with you… Yet had I sat

At your side that eve I should not have seen

That the countenance I was glancing at

Had a last-time look in the flickering sheen,

Nor have read the writing upon your face,

“I go hence soon to my resting-place;

You may miss me then. But I shall not know

How many times you visit me there,

Or what your thoughts are, or if you go

There never at all. And I shall not care.

Should you censure me I shall take no heed,

And even your praises no more shall need”.

True: never you'll know. And you will not mind.

But shall I then slight you because of such?

Dear ghost, in the past did you ever find

The thought “What profit”, move me much?

Yet abides the fact, indeed, the same, —

You are past love, praise, indifference, blame.

ТВОЯ ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА

Поросшей вереском дорогой ты возвращалась домой

И видела вдали огни селения,

Озарявшие твое лицо — ничем не выдававшее того,

Что через неделю оно станет лицом покойной,

И рассказывала о прелести осиянной картины,

Которой больше никогда не осветить твои черты.

Ты ехала, и слева было место,

Где восемь дней спустя тебе суждено было лечь

И быть помянутой как та, которой больше нет;

Ты видела его неведающим взором

Как вовсе чуждое тебе, хотя под этим деревом

Ты вскоре остановишься навеки.

Меня с тобою не было… Но если б я сидел

С тобою рядом в тот вечер, я бы не увидел,

Что на черты, в которые гляжу, в мерцающем свете

Легла мета последнего раза,

И не прочел бы письмена на твоем лице:

“Я вскоре отойду в свое последнее пристанище;

Ты, верно, будешь обо мне скучать. Но я не узнаю,

Сколько раз ты туда ко мне придешь,

И какие мысли будут у тебя, или ты вообще

Туда не придешь никогда. Мне будет все равно.

Если ты меня будешь ругать, я не услышу,