Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
Если внимательно присмотреться, - мир ее «комнатный». Это мир городской квартиры. Круг вещей, наполняющих дом, - мера для Головиной окружающего внешнего мира - улиц, полей, неба. Трамвай у нее «переводная картинка», «из детской комнаты игра» [302] , солнце - выдает «котильонные номера» [303] , облако - «штемпель»... Детство, игрушки, Андерсен [304] . То, что мирит с домом: сон, болезнь, затверженный рисунок обоев, повторяющийся, тянущийся над головою, сад линолеума, видный сквозь дверь в соседней комнате... С этим запасом комнатных впечатлений Головина выходит во «взрослый» настоящий мир, совершает метафизические полеты, попадает не на родное гулянье, «лебединую» карусель.
302
«В
303
«Сон», стр.28.
304
Стр. 11, 32.
Рядом с этой милой искусственностью, «экзотикой детской комнаты» [305] у Головиной прорываются естественные ноты. И именно там, где она более объективна, она и более самостоятельна, что служит залогом серьезного дарования. Головиной остается только осознать это. Иначе ей грозит впасть в манерность.
Лучшее в сборнике, - пожалуй, - стихотворение «Ландыши» и частично «В ярмарочном тире». Дело в том, что в последнем стихотворении («В ярмарочном тире») мешают почти чистому, верно найденному новому тону 3 и 4 по-прежнему искусственные строфы. С удалением их стихотворение выиграло бы в цельности и словесной скупости. В этом новом виде оно выглядело бы так:
305
«В апреле», стр.15.
Здесь мы воочию присутствуем, может быть, при первой и решающей встрече молодого дарования с самим собою.
Меч, 1934, №31, 16 декабря, стр.4. Подп.: Л.Г. Отзыв о книге: Алла Головина. Лебединая карусель. Стихи. Книгоиздательство «Петрополис». Берлин, 1934.
<Осенние листья>
...думается мне, что в этом, 1934 году, одним из самых живых дел в эмиграции был скромный журнал, просуществовавший всего несколько месяцев и издававшийся именно здесь - в Варшаве. Я говорю о литературном еженедельнике «Меч», выходившем под редакцией Д.С. Мережковского и Д.В. Философова. То, что журнал этот просуществовал всего каких-нибудь 4 месяца с небольшим, роли не играет. «Меч» был камнем, упавшим в «безмятежную» (в последние годы «безмятежность» эта становится зловещей) поверхность эмигрантской жизни. Полет камня и не может быть продолжительным, о силе же его падения можно судить по тем кругам, которые пошли от него по воде...
В основу «Меча» было положено объединение молодых парижских писателей, группирующихся вокруг З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского, и молодой литературы эмигрантской провинции. Объединение это не состоялось (жаль, потому что потеряна единственная возможность свободного высказывания молодых писателей, для которых «Меч» был своим журналом), но сопоставление двух «климатов» (по слову Д.В.Философова), «парижского» и «провинциального» [306] , было сделано, и от столкновения их получилась искра, которая всё же что-то осветила, если не зажгла. Стало ясно, что если в провинции не происходит «идеологического возрождения», то для «парижа» есть опасность в «отвлеченности», в чрезмерном индивидуализме. Что если нет законодателей, «Павлов или Наполеонов» (опять заимствую слова Д.В.Философова) на периферии эмигрантского рассеяния, то и «париж» по внутренним психологическим причинам законодательного голоса не имеет, - в результате чего грозит застой, в условиях эмигрантской жизни равный уничтожению... Таким образом, с достаточной остротою был поставлен вопрос о пересмотре многого, чем зарубежье живет уже давно только по инерции первых лет эмиграции,
306
Д. Философов, «Письма к неизвестным. III. В защиту “г. Федорова из Чехословакии”», Меч. Еженедельник, 1934, №13-14, 5 августа, стр.6.
Тонкие тетрадки журнала заключают в себе много материала для жизни, и не заняться им, не поднять начатого было бы преступно. Следовало бы глубже вдуматься в причины возникновения и конца этого дела и извлечь для себя уроки из его опыта. Особого внимания заслуживают напечатанные в нем: статья Д.С. Мережковского «О гуманизме», статьи Д.В. Философова, А.Л. Бема и статья молодого писателя, живущего в Ужгороде, Вас. Федорова «Бесшумный расстрел», вызвавшая резкую полемику с Мережковским, которая и послужила началом конца...
Сейчас самое интересное явление варшавской литературной жизни, пожалуй, - новый кружок «Домик в Коломне». Цитирую из художественных проспектов, рассылаемых учредителями «Домика» лицам, приглашаемым на его собрания: «Как видно из самого названия кружка, он не претендует на устройство многолюдных собраний. Домик маленький, а потому тесный. Но имя Пушкина обязывает к большим и широким темам. В творческой личности Пушкина чудесно сочетались начала национальные с началом всемирным. Поэтому, выступая под знаком Пушкина, “Домик в Коломне” утверждает всемирность как основную традицию русской национальной литературы».
Учредители «Домика» - Д.В. Философов, Е.С. Вебер-Хирьякова и Л.Н.Гомолицкий. К ним примкнули друзья-поляки: Рафал Блют, Г. Стемповский и Иосиф Чапский. Первое собрание состоялось 3 ноября. «Состоялось» и «собрание» тут слишком официальные слова. Гости, приглашенные в «Домик» (среди них были польские поэты Юлиан Тувим, Вл. Слободник, польский молодой писатель Адольф Рудницкий, переводчица Конрада А. Загурская, М. Чапская, польский литературный критик В.К. Заводинский, украинский поэт Е. Маланюк) [307] , собрались за столом вокруг символического самовара. Собрание было скорее «чайной беседой», чем заседанием. Специально сделанный для «Домика в Коломне» самовар стоял на красочном бабьем платке, возле которого лежал русский калач. «Все символы, - как пояснял хозяин Домика Д.В. Философов, - нашей борьбы с общественностью и литературно-художественной теорией большевиков». «Правда, - пояснял он, - самовар наш картонный, но и там, у них тоже всё не менее картонное. В теории предполагается, что там всюду в водопроводе есть кипяток и Радек заваривает чай прямо из-под крана, но в действительности это всё враки...»
307
О деятельности выдающегося украинского поэта Евгена Маланюка в Польше в 1920-1930-егг. и его контактах с молодыми польскими поэтами см.: Лiля Сирота, «Євген Маланюк i “Скамандр”», Українське лiтературознавство. Випуск 65 (Львiв, 2002), стр.155-163.
Доклад прочел польский художник и автор статей по вопросам искусства И. Чапский. Темою доклада (назывался он «Башня из слоновой башни и улица») был трагический сейчас для каждого художника (в широком смысле) вопрос о пропасти, образовавшейся между творческой личностью и обществом. Чапский, как всегда, читал горячо, трепетно, заражая слушателей своим увлеченьем, но тема и без того была достаточно злободневна и вызвала во второй части собрания - за чаем - интереснейшую беседу. (Юлиан Тувим выразил, кажется, очень верную мысль: между художником и его темой становится его творческая индивидуальность - формальная сторона его произведений...
– сообщаю это в скобках.)
Вот несколько докладов, намеченных уже «Домиком в Коломне»: Е.С. Вебер-Хирьяковой - о Лермонтове (придаю большое значение этому докладу, вернее беседе, которая последует за ним, - недаром сейчас в Париже наши молодые поэты и писатели придают такое значение Лермонтову, делая из этого байронизировавшего позитивиста чуть ли не своего учителя - тут должны столкнуться две психологии, два эмигрантских мира: субъективно-пассивный - «лермонтовский» и объективно-активный - «пушкинский»... [308] впрочем, не буду предрешать событий, но тема «что для нас Лермонтов» - одна из тем, для нас очень горячих; в связи с ней, но с противоположного конца тема доклада, тоже намеченного «Домиком»), Л.Н. Гомолицкого - «О необходимости литературного течения в эмиграции», Р. Блюта - «Новая проблема биографии Достоевского», Г. Стемповского - «Раскольников и Наполеон», «Мир Шекспира», Д.В. Философова - «Апостол Павел или Наполеон» и другие.
308
Ср. письмо Гомолицкого к А.Л. Бему от 16 ноября 1934г.