Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
Переходя к самому переводу, нельзя скрыть, что, давая понятие о фабуле «Моцарта и Сальери», он совсем не дает понятие о его стиле. Главной причиной этому мне кажется то, что Вл. Слободник не сделал перевода системы пятистопных ямбических строк Пушкина на свою «александрийскую» систему. Каждая строчка перевода получилась на 2-3 слога длиннее, количество же строк переводчик оставил то же. Возьмем первый монолог Сальери. В оригинале в нем 65 строк, из них 23 имеют по 10 слогов, остальные 42 - по 11, всего 692 слога. В переводе монолог занимает 64 строки по 13 слогов - всего 832 слога. Перевод имеет на 140 слогов больше, что составит, кладя в среднем на каждое слово 3 слога, около 50 слов. В переводе на 50 слов больше. В «Домике в Коломне» переводчику было тесно, приходилось оригинал сокращать. Здесь -
Было бы, конечно, несправедливо, предъявляя столь строгие требования к переводу, отметить только одни его недостатки. Переводы Вл. Слободника сделаны чистым поэтическим польским языком и имеют свою прелесть. Ритм стиха В. Слободника всегда напряженно музыкален. Им сделан несомненно ценный вклад в польскую литературу.
Меч, 1935, №10, 10 марта, стр.6.
Живой источник. «Крыся» Шанявского в Национальном театре
Шанявский использовал старую тему: жажду чуда, живущую в простом народе. Время от времени жажда эта находит себе воплощение, безразлично в ком или чем: в чудотворном источнике, придорожном распятии, человеке-целителе... Я сам был свидетелем такого подъема, волнения, всколыхнувшего народ в целой округе бедной деревушки, где «обновился», т.е. просветлел старый, потемневший от сырости образ, простая олеография под стеклом. В избе с рассвета до ночи толпился народ, горели костром свечи, набожно шептались, бросали на поднос медяки. Потом образа стали просветляться в других избах, в других деревнях и даже городах. У нас был очень старый маленький образок Николая Чудотворца в серебряной ризе. Как раз тогда на темном лике святого проступили три красные полоски - прослойки дерева, на котором был написан образ. Издали выглядело так, что по лику святителя, окруженному ризой, протекли три кровяные струйки. Возле нашей двери (дело было в провинции) появилась толпа, и пришлось снять с образа ризу и показывать, что никакого чуда тут нету.
Я видел эти безмолвные толпы, молча созерцающие образа в душных избах, уверенные, что образа эти на их глазах продолжают еще просветляться. И, признаться, толпа в постановке пьесы Шанявского перед окном Крыси, девочки, имевшей виденье и получившей стигматы (знаки распятия, появляющиеся, по преданиям западной церкви, у святых), толпа, декламирующая хором, меня разочаровала. Гораздо лучше удались отдельные фигуры из народа: сельского органиста, деревенских старожилов, волостного писаря [311] .
311
Ср.: Л.Гомолицкий, «Черная кошка», Новь. Сб. 8 (Таллинн, 1935), стр.56-61.
В последнем действии «Крыси» рабочий-техник морализует в том смысле, что нельзя безнаказанно с холодным расчетом эксплоатировать народную жажду чуда. На факте такой эксплоатации построено всё действие пьесы. Но задумана «Крыся», кажется, глубже. Здесь встреча двух миров: города и деревни. На месте видения Крыси должен быть найден, по вере народной, чудотворный источник. Но люди города, взявшие на себя его поиски, относятся к делу своему как к открытию нового курорта. Чудотворный источник они понимают как источник целебный и прежде всего верный источник своего дохода. И чудо ускользает от них: земля иссякает, никакие артезианские колодцы не могут добыть из нее даже самой простой питьевой воды. Шанявский как бы хочет сказать, что в самих людят этих нет живого источника... веры.
Режиссирована пьеса А. Зельверовичем в стиле благородного натурализма. Отклонением от него является лишь неудавшаяся массовая народная сцена. Играют: сам А. Зельверович, Знич, И. Васютинская, Татаркевич-Восковская,
Декорации: кабинет городского дельца, угол сада сельской школы и внутренность временной деревянной постройки в открытом поле на месте будущего курорта - исполнены художником С. Яроцким.
Меч, 1935, №13, 31 марта, стр.6.
Недостойный спор
Печальное заседание в РОК [312] , на котором, кажется, впервые День Русской Культуры послужил к разъединению, навело меня на размышление о «Днях Русской Культуры» вообще.
К сожалению, время всё стирает и делает пресным. Нельзя безнаказанно из года в год возвращаться к одному и тому же кругу идей. В конце концов круг этот покажется слишком тесным и скучно знакомым, как один и тот же вид из окна. «Жители живописных мест не замечают красот, их окружающих», перестали замечать и мы красоты Дня Русской Культуры.
312
О спорах в Российском Общественном Комитете относительно организации Дня Русской Культуры см.: А.Г., «Ко Дню Русской Культуры», Меч, 1935, №15, 14 апреля, стр.7.
Девять лет произносились доклады о величии русской культуры, особенностях уклада русской жизни в древнерусской общине, влиянии православия на русскую культуру и периодической системе элементов. Девять лет пелись арии из «Князя Игоря» и романсы Чайковского. Что же удивительного в том, если на десятый год публика, идя на торжества, рассчитывала, кончился ли уже доклад, а концертная часть превратилась в обыкновенный благотворительный вечер без танцев.
В начале же было не так. Зародились Дни Русской Культуры из пушкинских торжеств, которые приняли за рубежом характер чуть ли не стихийный. Ни одна еще годовщина не была принята с таким одушевлением и так единодушно. Имя Пушкина сумело сделать то, чего не могли сделать никакие призывы и исторические уроки. И тогда же пришла счастливая мысль использовать объединящую силу этого имени и учредить ежегодное празднество, назвав его, может быть, не совсем удачно днем русской культуры.
Сама простая благодарность за первые дни объединения подсказала избрать патроном торжеств А.С. Пушкина.
На торжественных заседаниях в день Русской Культуры по-прежнему говорилось о Рублеве и неэвклидовой геометрии Лобачевского, но истинное значение этих заседаний было: для одних объединение по принципу национальному (для эмигрантов - как противоядие против интернациональной психологии - «коммунистического безумия», а заодно и денационализации, для русских меньшинственников - как манифестация своей принадлежности к русской народности), для других же - как вечное напоминание о долге сохранения лучших традиций русской интеллигентской культуры XIX столетия.
С годами отношения эти как-то естественно самоопределялись. Эмиграция оставив за собою вторую долю - хранителя, отдала меньшинствам первую и лучшую. На минуту отрешимся от наших варшавских недугов и споров, как эти недуги врачевать, и представим себе, что в той же русской меньшинственной провинции у нас под боком, а тем более в Прикарпатской Руси дни русской культуры заняли такое же неоспоримое место в жизни, как церковные праздники. В Ужгород ежегодно к этому дню стекается чуть ли не всё русское население Карпатороссии. Никакие залы не вмещают собравшихся. Русские деревенские клубы, организации идут в национальных костюмах, с оркестрами. Речи произносятся под открытым небом. Этот народ взыскует приобщения к русской культуре, и, может быть, именно здесь имя Пушкина приобретает особенное значение. Тут оно синоним русской просветительной культуры, знакомства с которой как раз и недостает карпатороссам. Надо помнить, что простой народ в Карпатороссии, трогательно противопоставляющий всем вековым гонениям свое русское самосознание, до сих пор не знает русской литературы. Дни Русской Культуры для него служат как раз встречами с этой литературой. Имя Пушкина обязывает устроителей торжеств давать народу прежде всего самого Пушкина.