Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

Гомолицкий Лев Николаевич

 (К)

Как тихо! постоим; далеко слышу я, Как вьются журавли; в них сокол не вглядится; Мне слышно – мотылек на травке шевелится, И грудью скользкою в цветах ползет змея. Жду голоса с Литвы – туда мой слух проникнет. Но едем, – тихо всё – никто меня не кликнет.

 (Ф)

Как тихо! – Постоим. – Я слышу, стадо мчится: То журавли; зрачком их сокол не найдет. Я слышу, мотылек на травке шевелится И грудью скользкой уж по зелени ползет. Такая тиш, что мог бы в слухе отразиться И зов с Литвы. Но нет, – никто не позовет!

 (М)

Стой!..

Боже, журавлей на небе слышен лёт, А их – и сокола б не уловило око! Былинку мотылек колеблет; вот ползет Украдкой скользкий уж, шурша в траве высокой. Такая тишина, что зов с Литвы б далекой Был слышен… Только нет, никто не позовет.

 К сонету II. Морская тишь. – Тарханкут – западный мыс Крыма, который обогнула экспедиция Витта, по пути из Одессы в Евпаторию.

 Фолькерский обращает внимание на «страстность» этого сонета, вопреки его тишине: влага, «играющая персями», мечтающая о счастьи молодая невеста, гидра памяти, «вонзающая в грудь когти».

 У Козлова сонет переведен свободно рифмующимся (18 строк) 6-тистопным ямбом:

О Море! в глубине твоих спокойных вод Меж твари дышущей страшилище живет; Таясь на мрачном дне, оно под бурю дремлет, Но грозно рамена из волн в тиши подъемлет…

 Вот дословный перевод сонета:

Уж ленту флага / ветер едва тронет, Тихими играет персями / проясневшая вода; Как мечтающая о счастьи / невеста молодая, Пробудится, чтобы вздохнуть, / и вскоре снова уснет. Паруса, подобно знамени, / когда война окончена, Дремлют на мачтах нагих; / корабль легким движеньем Колышется, как бы / прикован цепью; Матрос отдохнул, дорожный / развеселился кружок. О море! среди твоих / веселых созданий Есть полип, что спит на дне, / когда небо хмурится, А в тишине длинными / развевает руками. О мысль! в твоей глуби / есть гидра воспоминаний, Что спит средь злых судеб / и страстной бури, А когда сердце спокойно, / вонзает в него когти.

 К сонету III. На парусах. – В старых переводах название переведено «Плавание». Образ парусного судна, поднятого на гребни бурей, здесь двоится, напоминая Пегаса: это и конь (удила), и птица (крылья). Любопытно сравнение духа, витающего среди пучин, с размахами мачты и воображения, вьющегося «как пряди зыбких парусов» (Козлов). Фолькерский замечает, что в общей трагичности сонетов На парусах выделяется неожиданным последним возгласом ликования. В дословном переводе сонет выглядит так:

Шум сильнее, гуще морские / снуют страшилища, Матрос взбежал на лестницу: / готовьтесь, дети! Взбежал, растянулся, повис / в невидимой сети, Как паук, сторожащий / трепет силка. Ветер! – ветер! – Ярится корабль, / срывается с удил, Переваливается, ныряет / в пенистой вьюге, Подносит выю, растоптал волны / и сквозь небеса летит, Облако лбом сечoт, / ветер ловит под крылья. И мой дух мачты размахом / качается средь пучины, Вздымается воображенье, / как коса этих парусов, Невольный крик соединяю / с веселой свитой, Вытягиваю руки, падаю / на грудь корабля, Кажется, что грудь моя / к бегу его понуждает: Легко мне! бодро! любо! / знаю, что это быть птицей.

 К сонету IV. Буря. – Четвертым сонетом заканчивается первый «морской» цикл Крымских. Это «чайльд-гарольдовское» вступление к экзотическим картинам Крыма. Буря – самый романтический, с оттенком сантиментальности в конце, сонет Мицкевича. Козлов перевел его 4-хстопным амфибрахием:

И Ангел губитель по ярусам пены В корабль уже входит, как ратник на стены.

В этом сонете несколько случаев узкого е,

отмеченного графически Мицкевичем знаком сужения. Польское узкое е, выговаривающееся как и (вместо мягкого е – ie) и как ы (вместо твердого), не является ни провинциализмом, ни жаргоном. Это манера говорить, «акцент», присущий части польской интеллигенции. На письме оно в настоящее время не обозначается и не считается литературным. Мицкевич придерживался этого акцента, настаивал на нем и несколько афектировал. В Крымских есть несколько случаев сужения е в корнях слов, в одном из них такое е рифмуется: drz'emie с Krymie и imie; остальные случаи: st'er, zolni'erz, paci'erz, sz'erszym, st'ercza, bohat'era, sr'ebrne. Суженное е в окончаниях встречается у Мицкевича в формах род. пад. ед. ч., предл. пад. ед. ч. прилагательных и местоимений, в сравнительной степени прил. и в глаголах наст. вр. ед. ч. первого и третьего лица. Всего в сонетах ок. пятидесяти случаев сужения е.

 В дословном переводе IV-й сонет выглядит так:

Сорваны паруса, руль разбит, / рык вод, шум вьюги, Голоса тревожной толпы, / помп зловещие стоны. Последние канаты матросам / вырвались из рук, Солнце кроваво заходит, / с ним остаток надежды. Вихрь с торжеством завыл; / а на мокрые горы, Взносящиеся этажами / из морской пучины, Ступил гений смерти / и шoл к кораблю, Как солдат, атакующий / пробитые стены. Те лежат наполовину мертвы, / тот заломил руки, Этот в объятия друзей, / прощаясь, падает, Те молятся перед смертью, / чтобы смерть отогнать, Один путник сидел / в молчаньи в стороне И подумал: счастлив, / кто силы потеряет, Или молиться умеет, / либо имеет с кем прощаться.

 К сонету V. Вид гор из степей Козлова. – Степи Козлова занимают пространство между Козловым (Евпаторией) и Тарханкутом. Отсюда Мицкевичу представился впервые вид на отдаленную вершину Чатырдага, имеющую форму шатра (отсюда название: чатыр – шатер). Чатырдаг высится между Симферополем и Алуштой в горном хребте, тянущемся от Балаклавы к Феодосии. Пятый сонет романтически свободно заканчивается обрывком 15-й лишней строки, разрывающей форму сонета. «Величие Чатырдага, – пишет Фолькерский, – разбило этот сонет и проникло за его границы в 15-тую строчку, которая должна бы принадлежать лишь воображению читателя и быть исключительно его делом». «Восклицание “Аа!”, – разъясняет Мицкевич, – выражает лиш удивление пилигрима перед отвагой Мирзы и чудесами, которые тот видел на вершине. По-восточному следовало бы выразиться, что пилигрим на слова эти вложил в уста палец удивления» (Быстржицкий). Полемизируя с Клячкой, Фолькерский указывает на восточный характер метафор в реплике европейца-Пилигрима и на большую умеренность в стиле азиата-Мирзы. Первые восточные образы, появляющиеся здесь, заимствованы, как и большинство в Крымских, у Гаммера. Восточный колорит придан выражениями: Дивы, Аллах, Мирза, караваны, хылат (халат), турбан (тюрбан). Сонет переведен Лермонтовым 4-хстопным ямбом и не в форме сонета. Козлов перевел его также свободно, причем партия Пилигрима переведена у него 4-хстопным ямбом (14 строк), партия же Мирзы 6-тистопным ямбом (8 строк). Дословный перевод:

 Пилигрим: Там!.. Аллах ли поставил / стеной море льда? Ангелам ли трон отлил / из замороженной тучи? Дивы ли из четверти суши / воздвигли те стены, Чтобы звезд караваны / не пускать с востока? На вершине какое зарево! / пожар Цареграда! Аллах ли, когда ноч халат / растянула бурый, Для миров, плывущих / по морю природы, Этот фонарь повесил / среди небес кругозора?  Мирза: Там? – Я был: зима обитает; / там клювы потоков И горла рек я видел, / пьющие из ее гнезда; Дохнул, из уст моих снег летел; / побуждал шаги, Где орлы дорог не знают, / кончается туч бег, Я оминул гром, дремлющий / в колыбели из облаков, (Аж) там, где над моим тюрбаном / была только звезда. То Чатырдаг!  Пилигрим: Аа!