Сочинения в 2 т. Том 2
Шрифт:
Он понимал и другое: предстояло приложить еще немало усилий, чтобы этот первый проблеск надежды оправдался. Но самое главное уже свершилось: та грань, которая не жизнь и не смерть, а нечто зыбкое, среднее между ними, осталась позади. Власть доктора, как и его ответственность, сразу же обретали определенность, а с этого рубежа он мог и умел действовать.
За окнами операционной уже пламенело очередное курильское утро, полное лохматых туч и дымных отсветов, и меж скалистыми берегами бухты четко виднелась чужая, непривычных очертаний шхуна. Упрямо борясь с усталостью, доктор сидел
Его отвлек от размышлений какой-то невнятный шепот — это операционная сестра тихонько разговаривала о чем-то у двери с дежурной санитаркой. Доктор спросил:
— Что там у вас за… секреты?
— Снова прибыл тот маленький японский начальник, — объяснила шепотом санитарка. — Спрашивает про больного…
— Передайте, что больному лучше, — сказал доктор. — Но вы как будто удивлены? Что ж, это благородно: штурман проявляет похвальную заботу о своем матросе.
— Да, уж, конечно, — неуверенно согласилась санитарка. — Только этот японский начальник словно бы не в себе: сколько, спрашивает, стоит у вас… кровь? Не иначе, тронутый.
Доктор усмехнулся.
— Ничего не попишешь, он из другого мира. Там на все одна мерка: сколько стоит? Быть может, он и не циник, просто наивный человек.
В половине третьего дня в больницу прибыл сам капитан шхуны. Маленький штурман теперь сопровождал его как переводчик, всячески подчеркивая свое уважение к шефу, взглядами, жестами приглашая и других проявлять почтительность к столь важной персоне.
Капитан был в летах, но еще крепок, склонен к полноте, сед, морщинист, носил большие темные очки в золотой оправе и, здороваясь, задавая вопросы или отвечая, непременно улыбался.
Доктор вышел в приемную, поздоровался с гостями, кивнул санитарке, и та подала им свежие халаты. Помогая своему шефу облачиться в непривычный белоснежный халат, переводчик успел сообщить с поклоном хирургу, что его капитан является хозяином шхуны и что ему принадлежит еще несколько рыболовных судов.
— Это, возможно, представляло бы интерес для какой-нибудь страховой фирмы, — мягко заметил доктор, проводя гостей в одиночную палату, в которой лежал, недвижно распластанный на койке, худенький юноша, почти мальчик. — Скажите своему шефу, что раненый был безнадежен. Мы сделали все, что смогли. А смогли многое. Мы вытащили вашего матросика из могилы.
Переводчик зашелся длинной трескучей скороговоркой, наклонив голову, выслушал ответ капитана и сказал по-русски:
— Мой шеф поражен вашим высочайшим искусством! Признаться, он было уже простился с этим несчастным. Шефу было его очень жаль. Он знает родных матроса: это старенькие люди, почти беспомощные. Каждый раз, когда шхуна отправляется в море, они приходят провожать ее и долго стоят на берегу. Шеф говорит, что он готов сделать для пострадавшего все, что угодно!
Доктор придвинул капитану стул, сам присел напротив, рядом
— Мне это приятно слышать, — сказал он. — Кстати, должен сообщить вам, что борьба за жизнь матросика еще не закончена. Не знаете ли вы, штурман, какая у вас группа крови?
— Почему же не знаю? — удивился тот, несколько озадаченный. — Первая группа, но… зачем вам это?
— Быть может, и шефу известна его группа?
Капитан ответил с любезной готовностью, и переводчик сообщил:
— Вторая группа. Да, шеф отлично помнит — вторая.
Доктор обернулся к больному, осторожно погладил его обнаженную руку. Матрос попытался приподняться, глаза у него были огромные, а губы шевелились.
— Он в полном сознании и понимает наш разговор, — сказал доктор. — Вы, наверное, даже не представляете, как его воодушевляет ваша отзывчивость.
Шеф даже зажмурился от удовольствия.
— О, мне это известно: мои люди любят меня. Мои матросы — точно мои родные дети. И как мне их не жалеть? Разве этот мальчик виновен, что так печально сложилась его судьба? Что поделаешь против судьбы? Человек — это щепка, а судьба — течение, и куда она унесет, где выбросит вас или меня, никому не дано знать.
Доктор осторожно поглаживал покрытую ссадинами, разъеденную солью руку моряка.
— Сейчас вам придется, шеф, дать кровь этому мальчику. Именно вторая группа и нужна, а наши запасы на исходе. Между тем больному следует еще сделать два-три переливания. Это обязательно и неотложно.
Лицо переводчика стало неподвижным и жестким, глаза потускнели.
— Вы просите, доктор… Послушайте, вы серьезно? Вы хотите, чтобы я перевел моему уважаемому шефу эти слова?
— А что в них особенного? — сказал доктор. — Здоровью донора это не наносит вреда. Переведите капитану; действовать нужно без промедлений.
Переводчик обернулся к своему шефу, вытянулся, напрягся, но заговорить не мог и стал торопливо смахивать со лба, с переносицы мелкие капельки пота. Все же, осилив спазму, он с трудом выговорил два-три слова.
Капитан вздрогнул, оторопело взглянул на доктора, высоко вскинул короткие, широкие брови и… засмеялся.
Сразу же засмеялся и маленький подвижный штурман, сначала тихонько, робко, потом все громче, все неудержимее.
Доктор терпеливо ждал, лицо его было неподвижно; пожилая медицинская сестра, занятая какими-то склянками в сторонке, у тумбочки, оторвалась от своего дела и удивленно смотрела на этих двух странных весельчаков, а матрос еще раз попытался сдвинуться с места, и глаза у него были, как два черных провала.
Справившись с неожиданным приступом веселья, утирая цветистым платочком вспотевшее лицо, штурман мягко сказал;
— Мой шеф находит вас веселым человеком, доктор! Кроме того, вы смело мыслите. Вряд ли кто другой сделал бы моему шефу такое отважное предложение. Быть может, вы не уясняете, какая здесь дистанция: мой шеф и… матрос?!
Капитан тоже достал из кармана цветистый платочек, аккуратно промокнул им щеки и, устремив взор к потолку, заговорил, замурлыкал, почему-то глубоко вздыхая, а штурман, слушая, потирал от удовольствия руки, затем поклонился шефу и перевел: