Сочинения
Шрифт:
Абрам поехал в Ste Genevieve [398] на похороны, хотя состояние его далеко не блестящее — он с трудом ходит, еле передвигает ногами и, вообще, очень сдал, что всех нас бесконечно волнует.
Ну, вот, Вадимушка, кончаю письмо, уже и слезы на глазах.
Целую тебя и всех твоих крепко и нежно.
Твой Сема.
Где теперь Володя?
Неужели в Париже и не повидал меня перед отъездом? Если увидишь его, передай мое огорчение, мою братскую любовь и благословение на новую жизнь… [399]
398
В Sainte-Genevieve-des-Bois находится Русское кладбище, названное в одном из стихотворений эмигрантских поэтов «русской сырой землей» (Анатолий Эртель. Мария Старк. «Встреча» (Париж, 1974), стр. 57).
399
Речь
Paris, 1е 6/I <19>61
Вадимушка дорогой,
Поздравляю тебя с днем рождения и с Нов<ым> Годом и желаю тебе здоровья, бодрости, радости и исполнения твоих заветных желаний. И Олечку дорогую и твоего — уже такого «взрослого» Сашу — поздравляю и всех Вас крепко целую.
(Прости за ужасный почерк, у меня сейчас «crampe» [400] в руке и очень трудно писать, пальцы сами выворачиваются.)
Я видел сегодня Т<атьяну> А<лексеевну>, и она мне много о Вас рассказывала. Она в восторге от свидания с Вами…
400
Судорога (франц.).
А когда уже мы с тобой увидимся? Ужасно, что ты не можешь приехать сюда, а сам я поехать не могу, не хочу даже на 2 дня оставить мамочку. Она, бедная, очень страдает от болей, но духом все та же и продолжает в тяжелые моменты говорить себе: «Клара, держись!» Флорочка все время с ней, не легкая у нее жизнь (работа, хозяйство и уход за мамочкой). Но, в общем, не буду жаловаться, все хорошо, дай Бог, чтобы так продолжалось.
Как я счастлив за Вас, за то, что Вы так много радости имели от поездки на родину. Насчет Володи скажу, что я никогда не сомневался в его душевных качествах, но огорчила меня его глупость, связанная с «телячьей восторженностью», затмившие в нем чувство такта. А я люблю его по-прежнему. Как ты сейчас себя чувствуешь физически, следишь ли за своим здоровьем?
Т<атьяна> А<лексеевна> передала мне некоторые стихи Даниила [401] , я еще не успел их прочесть, надо будет, чтобы ты их напечатал. Она говорит, что они очень хорошие.
Что тебе о себе сказать? Живу, работаю (лекции, работа, ingen.-conseil), окончил и сдал в печать первый том моей книги по электричеству [402] . Мечтаю о стихах, но пишу мало.
Абр<ам> Сам<ойлович> очень подался, едва ходит, часто болеет. Остальные — стареют безнадежно. Бр<ат> Антонов скончался (не знаю, помнишь ли ты его, милый был человек) [403] , на днях узнал случайно о смерти Присмановой [404] (скончалась во сне, счастливый конец для нее, но бедный Гингер…) [405] .
401
Даниил Леонидович Андреев (1906–1959), поэт, прозаик, единоутробный брат В. Андреева (сын Л.Н. Андреева и А.М. Велигорской, умершей после родов). В 1947 г. был арестован и в 1957 г., в связи с тяжелым состоянием здоровья, выпущен на волю; в этот год он и встретился с В. Андреевым, впервые посетившим СССР после эмиграции. Одним из результатов этой встречи было то, что стихи Д. Андреева попали за границу.
402
Имеется в виду книга: S. Loutzky. «Calcul Pratique des Machines Electriques a Courant Continu» (Paris, 1963).
403
Владимир Владимирович Антонов (1885–1963), адвокат. Пришел в Северную Звезду из Великой Ложи Франции в 1954 г. (после выборов 28 октября 1954 г. — секретарь ложи).
404
Анна Семеновна Присманова (наст. фам. Присман, 1892–1960), поэтесса; умерла 4 ноября.
405
Александр Самсонович Гингер (1897–1965), поэт; муж А. С. Присмановой.
Вадимушка дорогой, рука «заела», кончаю письмо.
Крепко тебя и Олечку обнимаю и целую.
В<аш> всегда Сема.
Мамочка и Флорочка целуют Вас.
Пиши, дорогой, не забывай меня.
Paris, le 29/III <19>61
Вадимушка дорогой,
Не сердись на меня и не думай, что я забыл тебя… Но я сейчас в таком состоянии, что не способен писать письма. Дело не только в моей «перегруженности» или в физической усталости. Нет, я просто как-то странно «оцепенел», как-то «съёжился» и равнодушно смотрю на «всемирную нелепицу». Это нехорошо, это, может быть, пройдет, но сейчас это так и «железные шаги» Истории даже
Вадимушка, какая радость была для всех увидеть дорогого Сашу [406] . Какой он чудный — мы все в него влюбились, какие хорошие, чистые глаза…
Твое письмо было для меня большой радостью, и я счастлив был найти в нем то, что я всегда думал о прекрасном русском народе и о его чудесной молодежи.
Тат<ьяна> Ал<ексеевна> передала мне несколько стихотворений Даниила, я прочел их с наслаждением — он настоящий поэт. Если можешь, пришли мне еще. Его стихи надо было бы издать, но как это сделать?
406
Сын Андреева, см. прим. 390.
Вадимушка, ты о своем здоровье ничего не писал, как ты сейчас и как дорогая Оля? Пиши мне, не считайся с моими письмами.
Дорогой мой, вот столько-столько хотелось тебе сказать, да не пишется… Ты все-таки не огорчайся, не думай, что я сейчас «на ущербе», просто — полоса такая…
От Адиньки имею чудные письма, все у них, слава Богу, благополучно. Дети растут, талантливые, хорошие, уже совсем большие (Имочке 13, Сильвочке 11, Зореньке 8 лет!). Тяжело, что они так далеко, когда и где мы с ними увидимся, не знаю, и в лучшую пору их детства они не с нами.
Ну, будет. Очень уж я «заныл»…
Крепко и нежно обнимаю тебя, Олю и Сашеньку за нас троих.
Твой верный Сема.
Книга моя (часть первая) выйдет осенью [407] . Она — по моей «специальности» — о расчете электр<ических> машин. Стоила мне больших трудов (но человечества она не спасет…).
Bures s/Loette 24/IX <19>61
Дорогие мои Вадимушка и Олечка,
Когда долго не пишешь, то не знаешь, с чего начать… Ну, уж как-нибудь начну, дальше распишется… Спасибо за твое, Олечка, письмо, а на тебя, Вадимушка, я не сержусь (сам я такой, как ты), а только грущу.
407
См. предыдущее письмо.
Поздравляю Вас с Сашенькиным счастьем, рад за чудного Сашеньку, за хорошего Сашеньку, которого так люблю. Дай Бог ему много счастья и радости. Я узнал о его женитьбе уже давно от Тат<ьяны> Ал<ексеевны>, хотел сейчас же писать Вам, но… руки мои немеют, как только берусь за перо. И мне страшно становится за тот разрыв контакта, который из-за этого происходит и с Вами и со многими друзьями. Боже мои, я говорю о разрыве контакта с Вами, но ведь это немыслимо, неверно и невероятно, ибо всегда о Вас думаю, всегда Вы мне дороги и близки и не может быть, чтобы наша связь душевная так вдруг оборвалась. А вот писать не могу, ибо слишком много надо было бы сказать, а всего и не скажешь. Расскажу Вам просто о нашей жизни. Мамочке моей минуло 90 лет, но она, слава Богу, держится молодцом, хоть и хворает и страдает от ревматизма. Но она все такая же необыкновенная прелесть и в ней много чистого, детского и невинного. Она бабушка для всех самая мудрая и глубокая, всех понимающая и всем помогающая… Флорочка окружает ее заботами и лечением, и мы оба чувствуем, что наша ласка дает мамочке силу жить. Ну, а я «все в той же позиции сижу в ожидании» (чего?)… Много работаю и здоров. Этим летом мы имели большую радость! Адинька гостила у нас 6 недель (она приехала одна, но… с обещанием № 4! — буду дедушкой в 4-ой степени). Она теперь уже вернулась в Израиль. Она необыкновенно молодо выглядит, право, ей можно дать 23 года, не больше! Тяжело нам было расставаться, когда-то опять увидимся? Тяжелей всех было, конечно, мамочке, но она взяла себя в руки и была крепка (она, как старый дуб с молодыми побегами). Сейчас мы еще живем на даче, но с октября вернемся (начнутся мои лекции). Вот Вам, дорогие, все о нас. Теперь жду вестей от Вас.
Я счастлив за тебя, Вадимушка, за то, что твоя прекрасная книга об отце выйдет в России [408] . Имеешь ли известия от Володи, доволен ли он? Да, о «наших». Стареют братья. Абрам почти не может ходить — жалко на него смотреть (и глухота почти полная). У Тера было гнойное воспаление простата, нужна операция. Словом, повсюду весело. А как у тебя со стихами, Вадимушка? Милый мой, пиши, не томи меня.
Крепко и нежно Вас обоих целую.
В<аш> Сема.
408
Речь идет о готовившейся в это время к печати в Москве, в издательстве «Советский писатель», книге В. Андреева «Детство» (вышла в 1963 г.).