Сочинения
Шрифт:
* * *
Оспаривать у ветра быстроту, У облака легчайшее паренье И камнем вдруг сорваться на лету В земли тупой столпотворенье… Разочарованно лежать И все ж надеяться на чудо — Нет, не могу, природа-мать, Принять позор такого блуда. Я камнем создан. Но порой И в камне музыка таится, И тот, кто не совсем глухой, Быть может, ею насладится…<Приписка на полях> Как забавно: начал пятистопным неожиданно перешел на четырехстопный!
* * *
Поэт, живи! И милость Божью На нищих духом призывай, К бездомности и бездорожью ГолоднымПариж, 16/III <19>73
Дорогой мой Вадимушка,
Давно собирался написать тебе, но очень я разленился, да и настроение было неважное… Я как-то разочаровался во всех моих стихах, и трудно мне без тебя. Переделал «Ангела» [459] , пришлю тебе, но все это не то, что я хотел сказать. Впрочем, я думаю, что редко бывает, чтобы поэт был собою доволен. Все-таки над стихами я продолжаю работать, но без энтузиазма.
Я провожал на вокзале Володю, и грустно мне было, вероятно, мы больше никогда не увидимся. А сам он так и останется в моей памяти: немного взвинченным и возбужденным, — так что даже трудно было с ним по-настоящему поговорить. И при том: какой же он чудак! Зачем ему надо было встретиться с Терапиано, которого он побил 45 лет тому назад [460] !
459
Трудно сказать с определенностью, о каком Ангеле идет речь — о сказочной поэме «Ангел» или о стихотворении «Знакомый ангел в комнату влетел…» (и то, и другое вошло в сб. «Одиночество»). Если имеется в виду стихотворение, возможно, Луцкий, переделывал его, учитывая замечания Г. Адамовича почти полувековой давности (см. комментарий к нему).
460
Юрий Константинович Терапиано (1892–1980), поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, мемуарист. Конфликт В. Сосинского с Ю. Терапиано произошел из-за опубликованной в журнале «Новый Дом» (Терапиано являлся одним из его редакторов) рецензии В. Злобина на № 1 «Верст», в которой он резко нападал на М. Цветаеву и А. Ремизова (более подробно об этом см. в комментариях к письму Луцкого Сосинскому от 7 ноября 1926 г.). Этот конфликт сопровождался физическими стычками между Сосинским и Терапиано и даже вызовом на дуэль, который Терапиано отклонил (см. об этом: «Рассказывает Владимир Сосинский. История одного кольца, или Несостоявшаяся дуэль». Публикация Льва Мнухина. «Русская Мысль», 1990, № 3855, 23 ноября, стр. 12–13). В этих воспоминаниях Сосинский рассказывает в частности о том, что он встретился с Терапиано во время своего приезда в Париж в начале мая 1976 г. (кроме них за столиком в кафе «Дом» присутствовала И. Одоевцева). В ходе примирительной беседы Терапиано поведал о том, что причиной отклоненного им вызова явился В. Ходасевич, который был поначалу «самым главным вдохновителем «настоящей, а не абстрактной общественной пощечины вам», а когда увидел, что дело зашло слишком далеко, стал гнуть в другую сторону. Когда я всем заявил, что нельзя не принять вызова Сосинского, он стал всем говорить, и весьма убедительно: «русская литература — ее лучшие традиции и люди — ныне в изгнании. Мы должны этот светоч беречь, особенно молодежь; мы ответственны перед родиной за каждую строку, за каждую жизнь!» Не должно больше быть таких гибелей, как Пушкина, Лермонтова… И повлиял на нас и на меня так, что я, уже совсем готовый к дуэли психологически, не принял в конце концов вашего вызова» (ibid., стр. 12).
Вадимушка, как ты и Олечка поживаете? Продолжаешь ли еще возиться с книгой Прегель или пишешь свое [461] ? В Женеве ли сейчас Слоним [462] или еще в Италии?
У нас все по-старому. Вот уже и лето приближается, и надо решить, где мы его проведем. В Израиль поедем только в октябре.
Не собираешься ли ты в Париж? Как бы я был рад увидеть тебя! Через месяц я прочту в Ложе доклад о Мих<аиле> Андр<еевиче> [463] и о «Северных братьях», жалко только, что состав Лож сейчас очень изменился и мало там братьев, которые знали его.
461
София Юльевна Прегель (1894–1972), поэт, прозаик, литературный критик, переводчик, издатель, общественный деятель, мемуаристка. Две последние книги С.Ю. Прегель: поэтическая — «Последние стихи» и прозаическая — «Мое детство», вышли посмертно в 1973 г.
462
Марк Львович Слоним (1894–1976), политический и общественный деятель, член партии эсеров; литературный критик, историк литературы, публицист, редактор. Проживал в эти годы в Женеве.
463
Текст доклада не сохранился, но, возможно, Луцкий планировал положить в основу старый доклад о М.А. Осоргине, прочитанный в ложе 27 ноября 1946 г., см. прим. 309.
Будь здоров, дорогой мой, и не забывай меня.
Крепко тебя и Олечку целую за себя и за Флорочку.
Т<вой> Сема.
Neris-les Bains, 5/VII <19>73
Родной мой Вадимушка,
Что случилось? Я уже 2 месяца жду от тебя ответа на мое письмо (от 4 V!) и начал беспокоиться… Все ли у Вас благополучно, здоровы ли Вы все? Я звонил Саше, и он меня немного успокоил, но все-таки… Или ты так занят собственной работой. Какой? Или — просто забыл о существовании твоего верного Семы? Но, дорогой мой, я все еще жив и надеюсь, что тебе еще не так скоро придется писать обо мне посмертную статейку (…Жил да был, строил локомотивы (хорошие), писал стихи (плохие), а в общем был довольно странный, застенчивый и одинокий человек). Да, я жив
«И все-таки! А почему — не знаю…» Дальнейшее ты прочтешь в прилагаемом стихотворении, которое может послужить «послесловием» для моей воображаемой книги. Сейчас я с Флорочкой на курорте (до 20/VII), лечим нервы, ревматизм и прочие гадости. Но душевно мы бодры и имеем хорошие известия от детей. К ним поедем в сентябре. Напиши, дорогой, о себе и о всех Вас — (здоровье, работа, планы?).
Жду с нетерпением от тебя ответа, а пока сердечно и нежно тебя и Олечку обнимаю и целую за себя и за Флорочку. Твой неизменный, но огорченный твоим молчанием Сема.
Когда же мы увидимся?
<На полях> Я спрашивал тебя: в Женеве ли Слоним? Не знаю, что мне делать: он хочет иметь мой с<оциал>-р<еволюционный> архив, но ничего мне не пишет… Где он?
И все-таки! А почему — не знаю… На склоне лет, собрав мои стихи, Я за столом сижу и размышляю — Какие все ж удачны иль плохи?.. — Тяжелый выбор! Ведь меж этих строчек Кровинки сердца или боль мечты — И, оторвавши фиговый листочек, Я собственной стыжуся наготы. Но Муза, спутница моя сыздетства, Мне шепчет целомудренно о том, Что даже малое мое наследство Не должен я оставить под замком. И что мое свидетельство о веке, В котором я участвовал и жил, Быть может, в будущем возбудит человеке Порыв любви и пробу новых сил… — Я вас люблю, стихи мои, до боли И даже ненавидеть вас готов, Когда ненужное приходит поневоле, А для важнейшего мне не хватает слов… Плоды мечты, бесплодные мечтанья, Вас записать — мой подвиг невелик, Но я пишу, как пишут завещанье, Я вас пишу, как пишут свой дневник, Себя терзая в поисках ответа И никогда не находя его… (Да унесет спасительная Лета Мучительное слово — ничево!) — А впрочем, оправдания не надо, От одиночества спасенья нет — Поэзия — отрава и отрада, Но разве логикой живет поэт…Neris-les Bains, 3/VII <19>73
(…На всем вышеизложенном однако
Ни капли не настаиваю я…)
(А. Гингер) [464]
Заметь, что я стараюсь писать по новой орфографии, но конечно, с ошибками.
Paris, le 22/VII <19>73
Дорогой мой Вадимушка,
Как я счастлив был получить от тебя твое письмо от 12/VII (оно было в дороге 7 дней!) и узнать, что все у Вас, слава Богу, благополучно. Но как я волновался, ничего не имея от тебя 2 месяца! Я уже думал послать В<ам> телеграмму, но не знал куда. Постарайся, Вадимушка, больше не волновать меня, не забудь, что ты мне дорогой и ближайший друг и брат…
464
Концовка стихотворения А. Гингера «Пять стоп» (1922), из его сб. «Преданность» (Париж, 1925), стр. 17. В пародии «Плыви, как ломкий сук по речке…» (1930), построенной как «сборная цитата» «Преданности», Луцкий, намекая на те же самые строчки, писал: «Вышеизложенное, право/ Не худо было б объяснить». Данное двустишие было популярным в среде эмигрантских поэтов: в трансформированном виде — «На всем нижеизложенном, однако,/ Ни капли не настаиваю я» — оно служит эпиграфом к сборнику стихов Ю. Одарченко «Денек» (Париж, 1949).
Мы вернулись вчера, а в субботу 28/VII едем в Vittel (Hotel «La Lorraine»), 88 [465] . Надоело мне так по курортам таскаться, но почки это требуют… Зато в октябре поедем к моим в Израиль!.. Может быть, я там смогу издать мою книгу, надо будет там узнать — может быть, это будет дешевле. А в Париже это прямо разорение, но я все еще буду искать более дешевую типографию. В крайнем случае я, может быть, ограничусь тем, что сделаю 50-100 photocopies… Книгу думаю назвать: «Одиночество».
465
См. прим. 453.
Я очень рад тому, что тебе понравилось мое стихотворение.
По существу, это почти не стихи, а разговор с самим собой, внутренняя «исповедь» и главные слова в нем: дневник, завещание и одиночество. Оно вылилось у меня в полчаса.
Какая книга твоя выходит в Москве [466] ?
Целую крепко Вас обоих за себя и за Flo и в заключение прилагаю еще одно мое стихотворение:
В музее слов на самом тайном месте На языке не нашем — письмена… Лишь посвященным смысл их известен, Им дальние открыты времена… Избранники! Закройте все страницы, Забудьте о пророческих словах… Да, счастлив я! Мне счастье может сниться, А Вам судьба: бессонница и страх…466
По-видимому, в письме Андреева сообщалось о готовящейся к выходу в издательстве «Советский писатель» его книге «История одного путешествия», куда вошли три автобиографические повести: История одного путешествия», «Возвращение в жизнь» и «Через двадцать лет» (Москва, 1974).