Солдат империи
Шрифт:
Дня через три пришли в Сургут, а еще через пять дней пути — в Нарым. На одном из причалов с соседней баржи услышал Иван слова заунывной арестантской песни:
Ах, ты до-о-ля, моя до-о-ля, До-о-ля-до-о-люшка моя...
Ах, заче-е-м же, злая до-о-ля,
До Си-би-и-ри до-о-вела...
Не за пья-а-нство и буя-а-нство,
И не за но-о-чной разбой Стороны ро-о-дной ли-и-шился —
За крестья-а-нский мир честной.
Год в ту по-о-ру был го-о-л-о-одный:
Стали подать со-би-и-рать,
И
В Томске, конечном пункте водного пути, были только к концу сентября. Город, основанный когда-то на татарских землях у реки Томи, стоял на большом Сибирском тракте. Еще «в 1804 году назначен он ...губернским» в Средней Сибири. Теперь число ссыльных в Томске и людей военного звания сравнялось между собою, и достигали те и другие числом четырех тысяч.
В городе команды направили в казармы, а частично разместили у обывателей.
Здесь стали готовиться к дальнему пути по Сибирскому тракту. До Ачинска предстояло следовать всем вместе походным порядком, подготовка к тому шла основательная: раздавали оружие, боевой припас и амуницию; изношенное обмундирование и обувь, по мере возможности, заменяли на новые, сшитые в Томском же уезде.
Иван для себя решил и солдатам присоветовал: старые сапоги, если удастся, починить, а новые взять размером побольше, чтобы надевались на толстый носок и теплые портянки. Впрочем, ясно было: без валенок так и так не обойтись.
Больше всего возни оказалось с пуговицами: на новых шинелях они почему-то отсутствовали, пришлось перешивать со старых. У кого-то пуговиц и вовсе не нашлось, так тем разрешалось пришивать не форменные, а какие найдутся, на крайний случай — выстругивать деревянные палочки с желобком для прихвата к шинели суровой ниткой. Унтер-офицеры за всем этим следили строго, и на четвертый день солдаты готовы были в дорогу.
Только теперь доложили Тимофей с Иваном, что в команде все в порядке, с едой и ночлегом устроено как положено, и отпросились в город.
Побродив по близлежащим улицам, унтеры по хлипкому мосту через грязную речку Ушайку, что разделяла Томск на две части, направились в нижнюю часть города.
Шли неухоженными улицами, миновали какой-то пустырь, потом овраг; ближе к окраине зачавкала под ногами грязь. Стемнело, кое-где засветились уже огоньки в окнах домов.
Когда свернули еще раз, оказались на кривой дороге, проросшей по бокам уж и вовсе никудышными избами. Здесь даже собаки не лаяли, не было и палисадов...
Остановились оглядеться и решили повернуть обратно. В стороне послышались шаги, солдаты обернулись.
Женщина шла не спеша. Теплый жакет, перетянутый в талии, длинная юбка... Из-под низко повязанного платка удалось разглядеть только нос да глаза — не поймешь, то ли девка, то ли баба. И годов сколько, не разберешь: может
Оглядела она обоих внимательно, потом спросила: «Ищите чего, служивые...» «Ищем, где согреться да в баньке попариться», — отвечал Тимофей. «А что на зуб положить, у нас и самих найдется», — добавил Иван.
Еще раз взглянула на них женщина: «В ту избу заходите, баньки-то не будет — нет ее у меня, а печку истоплю, согреетесь...» — и указала на скособоченную избу с одним окошком, крытую старой, почерневшей уже соломой.
Договорились, что пока топит их новая знакомая печь — а назвалась она Настей, — пройдут солдаты окраину до конца, глянут на окрестные места, а после и вернутся.
Прошлись, поглядели вокруг... Места глухие, да за плечами как-никак оружие и сами люди тертые.
Дом, что указала Настя, сначала обошли кругом: несколько жердей — другой ограды не заметили, из трубы дым идет, крыльца нет — только две ступени, рубленые в толстом бревне, за домом то ли огород, то ли сорная трава сама по себе растет — не видать...
Решились зайти в избу. «С фронта да с тыла нету неприятеля», — пошутил Иван. «Тогда зайдем к обывателю», — подхватил его напарник.
Ступили они в темные сени, тут же отворилась дверь в небольшую комнату: свет лучины падал на короткую лавку, на которой стояло ведро с водой; уцепившись ручкой за край, плавал в нем деревянный ковшик.
«Проходите», — позвала гостей Настя. Была она одета в кофту и все в ту же, что и на улице, юбку, платка совсем не сняла, а опустила его на плечи. Теперь видно стало, что лет ей двадцать с небольшим.
Половину комнаты занимала печь, из всей мебели только стол, два табурета да лавка; в углу лежанка, поверх лоскутного одеяла покрытая то ли тулупом, то ли салопом.
Прошли солдаты, разделись, шинели бросили на лежанку, ружья поставили в угол, ремни с ножами перестегнули на кафтаны.
Хозяйка при этом говорила: «Сначала подумала я, что наших принесло, местных, а потом вижу: знаки на шапках другие, да и шинели вроде не похожи на наших-то, потому сама и позвала; много тут по избам, особливо по нашему краю, без спроса шастают».
Достала Настя печеной картошки и квашеной капусты, Иван с Тихоном сыпанули на стол солдатские припасы: сала шмат и хлеба буханку да водки полбутылки поставили.
Неожиданно открылась дверь, и из сеней в комнату вошли один за другим — легки на помине! — пятеро стражников. Ростом особо выделялся второй из вошедших. «Точно Гусь», — подумал Иван.
«Погрелись, солдатики, теперь наш черед», — оглядев избу, сказал первый вошедший и подмигнул хозяйке.
Иван остался сидеть как сидел, а Тимофей поднялся, шагнул гостю навстречу: «Вишь, мы здесь уже к столу позваны, другую избу ищите...»