Солдат Иван Бровкин
Шрифт:
«Вот уже три месяца, как я пишу тебе каждый день»…
— Хорош жених! — скорчил насмешливую мину Самохвалов.
— Я ей покажу! — гневно цедит сквозь зубы Коротеев, комкая в руках нераспечатанные письма и разрывая их на клочки.
— При чём здесь Любовь Тимофеевна? — недоуменно спрашивает Самохвалов.
— Как это так… «при чём»? Она же с ним в переписке состоит. Факт! — сердится председатель, показывая разорванные письма, которые продолжает держать в руках.
— Не извольте
— То есть как это — не получила? — удивляется Коротеев. — Куда же они девались?
— Они попадали ко мне, — услужливо объясняет Самохвалов, — и я, оберегая честь вашей семьи, я их, так сказать, не доводил до сведения адресата.
Коротеев на миг остолбенел и после паузы еле выговаривает:
— Ты что? Читал чужие письма и прятал их?
— Зачем прятать? — нагло отвечает Самохвалов. — Я их рвал, как вы сейчас…
— Но это же подлость с твоей стороны, Самохвалов!
— К чему такие громкие слова, Тимофей Кондратьевич? — как ни в чём не бывало, говорит Самохвалов. — Разве вы сейчас, извините, не допустили правонарушения, уничтожив письма непутёвого?
— Я же отец! — возмущается Коротеев.
— Потому я и старался, что вы отец, а вы мои честные намерения называете подлостью.
— Да перестань. Не думал я тебя обидеть, — растерялся Коротеев, — но как-то нехорошо получается… в чужие письма нос совать.
— Они ведь не чужие, они Любови Тимофеевне адресованы, — оправдывается Самохвалов. — А разве вы для меня чужой человек? Вот, например, письмо Захару Силычу, — и он показывает большой конверт, со штампом Министерства морского и речного флота. — Меня и не касается, что ему пишут.
Коротеев смотрит на конверт и говорит:
— Должно быть, его обратно на морскую службу… Жалко. Хороший он мужик. Но что поделаешь… Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.
Перед правлением колхоза — большая витрина. В ней за металлической сеткой — пришедшая почта.
У витрины собрались колхозники; они разбирают адресованные им письма.
Из окна кабинета Коротеев и Самохвалов смотрят, как к витрине, проталкиваясь сквозь толпу, подбегает Любаша.
— Смотрите! Письма ждёт, ясно! — говорит Самохвалов.
— Я ей покажу! — сердится Коротеев и собирается выйти из кабинета.
— Не надо, Тимофей Кондратьевич, — останавливает его Самохвалов. — А то она догадается, что мы с вами письма прячем.
Девушка с тонкими капризными губами, тоже стоящая у витрины, смеясь, ехидно говорит Любаше:
— Напрасно ты, Любаша, писем ждёшь. Говорят, у твоего солдата в городе другая зазнобушка.
—
Вслед ей смеются девушки.
Любаша ускоряет шаг, а потом пускается бежать. Почти у самого дома, оглянувшись назад, она спотыкается и падает.
Раздается звонкий смех подруг.
Обиженная, разозлённая Любаша бегом поднимается по крыльцу и гневно шепчет:
— Я ему покажу… этому непутёвому!
Ранний вечер. По деревенской улице гуляют всем напоказ Любаша и Самохвалов. Уверенный в своей неотразимости, Самохвалов степенно шагает по улице, раскачиваясь направо и налево. Любаша, делая вид, что ей весело, даже берёт Самохвалова под руку.
Девушка с тонкими капризными губами выходит из библиотеки с парнями и подругами. Увидев Любашу под руку с Самохваловым, она от изумления так и застывает на месте.
— Смотрите, куда бухгалтер пристроился.
— И Любаша хороша, — зло говорит веснушчатая девушка.
— У них уже давно любовь, — флегматично отзывается один из парней.
— Бедный Ваня, — вздыхает девушка.
— За пять месяцев от него ни одного письма! — вступается за Любашу другая.
Навстречу Любаше и Самохвалову идут Захар Силыч с Полиной, которая с трудом сдерживает слёзы. За ними — гармонист и несколько парней; среди них знакомые нам шофёры.
Заливается гармонь. Захар Силыч поёт:
Меня зовёт седое море… Прощай, деревня, родные поля…— Отбываете, Захар Силыч? — спрашивает поравнявшийся с ним Самохвалов.
— Отбываю, Аполлинарий Петрович, — отвечает Захар и, глядя на Любашу, продолжает с тяжёлым вздохом, — но если меня здесь забудут, как моих друзей, я… я… вернусь, — он сжал кулак, — и в порошок сотру!
Полина прижимается к нему.
— Что вы, Захар Силыч! Да на всю жизнь!..
Захар поворачивается к гармонисту и командует:
— А ну, давай мою любимую… Песню Вани Бровкина.
Гармонист играет знакомую нам мелодию.
Эта же мелодия слышится в казарме. Вечер. Ваня в кругу солдат аккомпанирует себе на гармони, поёт песню.
Заслушался капитан Шаповалов.
Абдурахманов хитро глядит то на восхищённого Буслаева, то на притихшего капитана и, толкнув в бок Кашина, подмигивает.