Солдаты
Шрифт:
зиуа!*
– - Буна сяра!** -- В руках офицера ослепительно и ядовито блеснула
сабля.
Василика с пронзительным криком бросилась к нему, но опоздала. Боярин
уже успел взмахнуть саблей и рубануть наотмашь по бараньей шапке старика.
Бокулей-старший не успел и простонать. Он упал на землю и только слышал, как
затрещала сухая стерня под копытами топтавшегося на месте жеребца.
Крестьянин попытался было приподнять голову, но острая боль пригвоздила его
к
старику скрюченные, уродливые пальцы, мокрую спину, голые пятки. Воздух тоже
был горяч, сушил глотку, ноздри...
* Добрый день! (рум.).
** Добрый вечер! (рум.).
Омертвев, Василика широко открытыми от ужаса черными неподвижными
глазами смотрела на молодого боярина, торопливо освобождавшего ногу от
стремени. Она даже не смогла закричать, когда он схватил ее на руки и понес
к коню. Придя в себя, она стала вырываться, кусать ему лицо, руки. Он не
чувствовал боли, всe время твердил:
– - Василика... Василика...
Молодой боярин пытался взобраться вместе с Bасиликой на коня и не мог:
девушка сопротивлялась, царапалась, отталкивала его от себя. А в это время
за горой, на немецких артиллерийских позициях, чуть ли не одновременно
прогремели два орудийных выстрела: должно быть, немецкие наблюдатели
заметили странную возню на пшеничном поле. Снаряды разорвались в пяти шагах
от Штенберга и девушки. Василика коротко вскрикнула и, быстро бледнея,
обвисла на руках лейтенанта. Бросив ее, боярин побежал к тому месту, где
стоял конь: конь барахтался на стерне, по его крупному телу волнами
проходили судороги. Штенберг метнулся в пшеницу, пробежал немного и упал,
чтобы отдышаться.
А вдали, где-то далеко за Пашканами, синели Карпаты, равнодушные к этой
маленькой человеческой драме. В недокошенной пшенице дружно и бойко
застучали неутомимые молотобойцы-кузнечики. Им тоже не было никакого дела до
крестьянина, распластавшегося на земле, и до несчастной Василики. Выскочила
из норки мышь, бисерным глазком посмотрела на человека и опять скрылась в
норке. Выбежал откуда-то заяц, сослепу налетел было на крестьянина, страшно
перетрусил, дал прыжка вбок и исчез в пшенице...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Дивизия генерала Сизова получила приказ начать демонстративное
наступление 19 августа, за день до общего прорыва вражеской обороны на
территории Румынии.
саперов получила необычное задание. Она должна была на этот раз нe только
захватить "языка", но и взорвать центральный неприятельский дот, ликвидации
которого командование придавало большое значение: дот был едва ли по самым
серьезным препятствием на пути наших полков, уничтожение его нарушило бы всю
огневую систему обороны противника на значительном участке и создало бы в
ней ничем не заполнимую брешь. На подготовку к выполнению этого задания ушло
много времени, а когда все было готово, генерал лично вызвал Забарова и
сказал:
– - Это, может быть, лейтенант, самое ответственное задание из всех
заданий, выполняемых вашим подразделением. Но я надеюсь, как всегда, на
разводчиков. С вами пойдут лучшие саперы-подрывники,-- и генерал крепче
обычного пожал руку Забарова.
Федор решил действовать двумя группами. Первая группа во главе с ним
захватывает "языка" и немедленно возвращается в свое расположение. Вторая,
под командованием Шахаева, с одним сапером врывается в дот и подготавливает
его взрыв. Так как задача первой группы была несколько легче, во всяком
случае, не новой для разведчиков, лейтенант взял с собой в основном молодых
разведчиков, а с Шахаевым остались "старички" -- Сенька, Аким и Каримов.
Парторг неожиданно попросил в свою группу еще и Никиту Пилюгина. Узнав об
этом, Ванин шепнул на ухо старшему сержанту:
– - Куда вы его? Подведет он нас всех.
Шахаев резко остановил Ванина:
– - Не твое дело. Понял?
Ванин решительно ничего не понял, но промолчал: он слишком любил
парторга и верил ему, а потому не мог спорить с ним, как с другими.
В полночь разведчики, еще днем выдвинувшиеся на передний край,
отправились в путь. Все заметили, как Никита, шедший вначале позади группы,
бочком-бочком пробираясь по траншее, обогнал Акима, Сеньку, Каримова и
зашагал рядом с парторгом. Тот, заметив Пилюгина, спросил:
– - Боишься, Никита?
– - Оно бы ничего...-- уклончиво пробормотал Пилюгин,-- да маскхалат у
меня неважный... порванный весь...
– - Никита опять жалуется,-- шепнул Акиму Ванин.-- И чего только Шахаев
возится с ним?
– - А чего он с нами возился? Забыл? -- напомнил Аким, но Сенька
оскорбился:
– - Ты стал невыносимый, Аким. Тебе нельзя ничего сказать. Сразу начнешь
философию разводить...
– - Какая тут философия?.. Ты, собственно, зря возмущаешься. И чем? Тем,