Солдаты
Шрифт:
скорости помчался вперед, гоня перед собой зеленый водяной вал. Но вот
стальное сердце машины "зашлось" от быстрого бега, заработало с перебоями,
мотор зачихал, захлебнулся и смолк. Это случилось как раз на середине реки.
Расчет мгновенно спрыгнул в воду; над рекой понеслось такое знакомое
русскому трудовому люду, подбадривающее, объединяющее несколько сил в одно
общее усилие:
– - Раз, два -- взяли!.. Еще... взяли!..
– - Давай, давай, солдаты, поднажми!..
– - кричал с берега
полковник Павлов, подрагивая правым плечом больше обычного.
– - Давай!..
Это "давай!", поминутно выкрикиваемое в разных местах, в различных
тонах и с разной силой, подхлестывало солдат как кнутом. Они кричали,
распаляя друг друга, раззадоривая и подогревая. Те, что стояли на берегу и
не желали лезть в воду, вдруг бежали в реку и присоединяли свою силу к
усилиям многих и тоже кричали, как позволяла только глотка: "Давай!"
Румыны, преодолевая страх, выходили из своих бункеров и издали с
неудержимым любопытством наблюдали за необычайными действиями этих
непонятных и удивительных людей. Одни говорили: "Что же это?.. Что же будет
теперь?.. Куда они идут?.. Как жить будем?.." Другие -- тихо, с испугом,
оглядываясь, не осуждают ли, -- невольно шептали: "Витежь!"*
* Отважные, бравые (рум.).
От реки катился и плескался неумолчный гул. Смех, незлобивая брань,
крики "давай, давай!", стук колес -- все это сливалось в какую-то- стройную,
торжествующую музыку, наполнявшую сердца странно-беспокойным и вместе с тем
добрым чувством к этим барахтавшимся в воде бронзовотелым людям.
Первые машины были вытащены на руках. Но почти на том же самом месте
застряла третья, со снарядами в кузове. Она быстро погружалась, засасываемая
песчаным дном. Снарядам грозила опасность. Солдаты облепили машину со всех
сторон.
– - Взяли!.. И-и-и-ще -- взяли!.. Раз, два -- взяли!.. Бойцы пьянели от
собственных криков и усилий. На помощь артиллеристам спешили пехотинцы.
– - Давай! Давай! -- кричали всюду, взвинчивая, возбуждая и
взбудораживая себя.
Никита Пилюгин долго не хотел лезть в воду. Он стоял на берегу в
нерешительности: под его гимнастеркой был черный смокинг, и Никите не
хотелось портить заграничное приобретение. Костюм этот он считал своей
собственностью, купленной в стране, где эта самая частная собственность была
почти в своем первобытном и первородном виде. Расстегнув ворот гимнастерки и
сунув туда руку, Никита с нежностью гладил атласные, иссиня-черные лацканы
смокинга. Но крики, подхлестывающий рев, доносившийся от реки, подмывали
Никиту. Он чувствовал, как неудержимая дрожь бежала по всему его телу и ноги
готовы были, не спрашиваясь хозяина, понести Пилюгина прямо в этот водоворот
борьбы огромного коллектива со стихией. Еще через минуту Никита без всякого
сожаления забросил свою покупку в воду. Быстрое течение подхватило ее и
понесло. Роскошный смокинг мокрым грачом поплыл по воде, покачиваясь и все
уменьшаясь в размере. Снять сапоги и брюки у Никиты не хватило терпения.
Прыгая в воде и гогоча от освежающего холода, он достиг застрявшей машины.
Найдя свободное место у борта кузова, уперся своим огромным плечом и,
выкатывая глаза, гаркнул что есть моченьки:
– - Раз, два -- взяли!!
Десяток молодых глоток поддержали:
– - И-и-и-ще -- взяли!.. Раз, два!..
Никита ощутил, как кузов под его плечом чуть-чуть подался, солдат
напряг силы и, испытывая еще никогда не переживаемое им ощущение слитности
со всей этой ревущей и хохочущей солдатской массой, закричал буйно и
радостно:
– - Братцы!.. Пошла, пошла!! Товарищи, пошла!.. Давай, давай!..
По его лицу текли светлые капли: водяные ли брызги катились, пот ли,
или это были слезы -- трудно понять...
Несколько осмелевших румын в черных безрукавках, из-под которых
выглядывали белые длинные рубахи, подкатили к берегу огромную замшевшую в
сыром подземелье бочку. Один из них сильным ударом вышиб чоп. Вино ударило
вверх мощным красным фонтаном. Тот, кто вышибал чон, не успел отбежать, и
теперь с его подбородка падали на землю кровяно-рдяные капли.
Солдаты подбегали к бочке и угощались.
Марченко, батальон которого переправлялся в это время, хотел было
запретить пиршество, но его остановил прибывший на переправу начальник
политотдела.
– - Пусть выпьют по кружечке. Они этого заслужили. Только следи, чтобы
не перепивались. А то вон, вижу, тот старикашка уже в третий раз подходит.
Твой?
– - Нет, -- охотно отрекся от солдата Марченко, обрадовавшись, что боец
действительно не принадлежал к его батальону. -- Из разведроты Забарова!
– -
с удовольствием пояснил лейтенант.
Старикашкой, которого заприметил полковник Демин, был Кузьмич, как
известно любивший выпить. На самом деле он не в третий, а в четвертый раз
подходил к бочке. На худых, впалых его щеках горел здоровенький румянец.
Кузьмич был навеселе. Однако четвертую кружку ему помешал выпить Пинчук.
Заметив на ездовом взгляд начальства, Петр Тарасович взял Кузьмича за руку и