Солнце больше солнца
Шрифт:
Командир кавполка приказал выставить в поле заслон, остальным - поить и кормить лошадей. Пунадин и Неделяев въехали в один из дворов, соскочили с сёдел, подвели коней к колоде с водой. Рядом спешился конник, в которого давеча едва не всадил пику ездовой. Маркел услышал:
– Ты не курящий? И я тоже. А то угостил бы тебя самосадом!
Кавалерист, выглядевший постарше Пунадина, дружелюбно посмеивался, затем сказал уже деловито-серьёзно:
– Вовремя ты его рубанул!
Он был секретарь партийной ячейки эскадрона и предложил Маркелу:
– Давай вступай в партию! Вот и Пунадин тут, знает тебя досконально.
–
– одобрил Костя.
Маркела щекотнула радость.
– Вступаю!
– ответил секретарю, выдохнул растроганно: - Крепче моей клятвы нет!
35
Ещё в первые дни совместной службы Пунадин рассказал Маркелу, как вступил в партию. Душевно он стал большевиком на германском фронте, поведал Костя, потому что сколько можно сжиматься на дне окопа, слушать, как летит фырчащий фугас и ждать - от близкого разрыва тебя чуть не выкинет наружу, а после рядом упадут части человеческого тела... Большевики требовали этот пир смерти прекратить.
– Офицеров, которые мешали, мы стали решать!
– Костя многозначительно опустил веки.
Солдаты начали "сниматься с фронта", снялся и Костя, вернулся домой в город Симбирск.
– Война выпила все силы, выскоблила нутро, и я не смог записаться в Красную гвардию, - объяснил он Маркелу с проникновенной печалью, и его лицо красавца-сердцееда исказила гримаса горечи.
Родное гнездо его представляло собой полуподвал двухэтажного дома, в трёх комнатах жили отец, мать, холостяк Костя и две его младших сестры.
– Тесно не было, но окошки вровень с землёй выходили на конюшню, и перед ними непременно конский навоз пахнет.
Домом владел богатый купец, который имел лавки по всему городу и держал лошадей для развоза товаров, для поездок в деревни по торговым делам. Отец Кости, шорник, работал на купца, и сам Костя "мальчишкой стал трудиться при конюхах за какой-никакой грош".
– А прибыл я с фронта - конюшня стоит пустая. Купец мне кланяется, руку протягивает. Я думаю: та-а-ак... Хожу на митинги и слышу про такие улучшения для бедноты, что не верю. Но тут купца выгнали из дома, и нам дали три богатых комнаты на втором этаже, и платить за них не надо. Вот тогда я проник в правду революции. Новый интерес, работа мыслям... Вступил в партию и пошёл в красные бойцы.
Пунадин вспомнил об этом, уважительно беседуя с Неделяевым, новоиспечённым членом Российской коммунистической партии (большевиков), два дня спустя после налёта на обоз белых. Наступавшая тогда красная пехота не выдержала встречного удара казаков - они атаковали в пешем строю - и вернулась на исходные позиции у Нежинской. Туда, в станицу, окольным путём подался и кавалерийский полк. Две ночи Пунадин и Неделяев спали в избах, а третью встретили в поле у костра: полк был направлен по правому берегу Урала на юг от Оренбурга. Костя, Маркел и несколько их сослуживцев, вскипятив в котелках чай, пили его с сахаром, захваченным в казачьем обозе.
– Уже почти год я в партии, - сказал Пунадин, - дело важное, но трудное. Так и гляди, чтобы не осрамить имя коммуниста. Разгуляться с размахом - не-ет, не думай. А раньше я в иные разы гулял.
Сидевший по другую сторону костра кавалерист с язвочкой в уголке рта, которую он, отпивая чай из кружки, доставал языком, проговорил:
– А я не могу, чтобы не гульнуть. И тогда уж пью, пью - а надо ещё. И никто меня
– Лицо его сменило виноватое выражение на самодовольное.
– Потому не вступаю в партию, - произнёс он тоном как бы жалобы на ранение.
Маркел долил себе в кружку чая из котелка, сказал веско:
– А моей голове не нужен хмель!
– Потому что у тебя мечты и мысли!
– сказал Пунадин с видом несомненно знающего то, о чём говорит.
– У нас с тобой - идея мирового господства.
– Господство!
– подхватил кавалерист с болячкой в уголке рта, тронул её языком.
– Я когда ехал с германской войны, в Самаре на станции помог шлёпнуть офицеров. Отвели их за рельсы, за запасной путь: четверо их было. Раздеты уже до белья, а стояли никольские морозы. Солдат, заводила, шея толстая, как у тебя, - рассказчик улыбнулся Маркелу, - говорит офицерам, чтоб сняли подштанники. У самого в руке кольт. Офицер ему: "Это скотство!" А солдат: "Господство, ага, ваше было, а теперь оно будет без подштанников!" - кавалерист рассмеялся воспоминанию.
– Офицер снял?
– спросил Пунадин.
– Не-е, руками вцепился! Солдат его из кольта в живот, чтоб для чувства. И каждого - в живот. А потом по второму разу.
– Эх, вы!
– Костя пренебрежительно усмехнулся.
– Убить - ерунда, когда они у вас в руках. А заставить их, чтоб подштанники сняли, вы не смогли.
Рассказчик, оправдываясь, бормотнул:
– Да мне оно... не я затеял.
Маркел подумал о нём: услышал слова "идея мирового господства" и вспомнил подштанники убиваемого офицера, доволен, что к месту рассказал. Вот умишка! Насколько же он, Маркел Неделяев - со всем тем, что он понимает и мысленно видит, - отличается от этого парня и остальных таких же! а их ведь не полк, не дивизия, не армия. Их больше! Они всюду. Если им передать сказанное Москаниным "Верить в овладение великими силами, мысленно видеть их действие - значит видеть маяк" - что они смогут понять, сколько им ни толкуй?
Пунадин поумнее. Наврал, будто давно сам сообразил о всемирно страшном оружии. А почему наврал? "Потому что скумекал, какие высшие идеи услышал от меня, почуял, к чему они приведут", - сказал себе, упиваясь гордостью, Маркел. И было хорошо оттого, что Пунадин знает ему цену - ну, хотя бы десятую долю цены, - однако же обижало, что другие не ведают, кто он таков. В полку немало владеющих оружием лучше, чем он, и даже гораздо лучше, немало более сильных, ловких, сноровистых. И никому невдомёк, что зато он, по своему сознанию, может быть, единственный солдат будущего.
Таким неведомо-особым солдатом, таящим в себе своё заветное, он жил общей походной жизнью, в то время как полк вновь переправился на левый берег Урала, занял посёлок Меновой Двор, а два дня спустя, под вечер, втягивался в большую деревню Карачи. Неделяев, глядя вперёд на галопом уносящихся из деревни казаков, проезжал мимо сарая, крытого соломой, и вдруг краем глаза заметил за его углом всадника - тот целился из винтовки. Пуля свистнула чуток раньше хлобыстнувшего выстрела - едва не задела левое ухо Маркела. Он с опозданием пригнулся к шее коня. Стрельнувший казак повернул за сарай, умчался задворками. Из-под фуражки потёк пот, от него защипало в глазах, грудь изнеможённо потянула в себя воздух. "Оберегло", - беззвучно шепнул Маркел, в неком трепете прячась от мысли о том, что именно оберегло его: было страшно, что оно отвратится, если начать вникать.