Солнце больше солнца
Шрифт:
– Сдаюсь!
Стрельба прекратилась, чекист, который командовал группой, приказал уцелевшим бандитам:
– Встать с поднятыми руками!
Поднялся один, не задетый пулями, второй вставший вскинул только на миг, мучительно замычав, простреленную руку, и она повисла плетью. Другие, раненные тяжелее, возились на земле, силясь подняться, охали, стонали. Их добили.
Трупы выволокли из оврага, взвалили на телеги, на одну посадили двух бандитов, наскоро перевязав раненому руку, чтобы не истёк кровью до времени, и отправились в деревню к избе Кошакова. А там уже были допрошены старик, его сын и сноха.
Ещё за двумя такими же поехал в Савруху Неделяев с чекистом и с шестью солдатами, и к ночи арестованных привезли на железнодорожную станцию в ЧК, после допроса отвели в комнату вокзала, превращённую в камеру, где сидели взятые прежде. Всех, не исключая женщин, было решено расстрелять на другой день.
Обреев, как и Неделяев, ночью спал в буфетном зале вокзала, где дежурили несколько чекистов. Утром Маркел подошёл к появившемуся в зале Рябову и тихо спросил, покосившись на Обреева, который сидел шагах в десяти на полу на расстеленном полушубке:
– С ним что хотите делать?
– А ты хочешь за него поручиться?
– проговорил чекист.
Маркелу послышалась в его голосе ирония, лицо же Рябова, обрамлённое небрежно подстриженной бородкой, хранило всегдашнее жёсткое выражение. Неделяев молчал, силясь понять непростого человека. Тот сказал:
– Помог он нам хорошо, лучше некуда. В деле был с нами. И некрасиво было бы его в камеру со всеми сажать.
– Помогал, потому что жить охота, - пробормотал Маркел.
– Никто на допросе не сказал, что он участвовал с бандой. Если бы что-то сделал, уж обязательно бы сказали. Только девки признались, что он с каждой блядовал и от них знает про банду, - рассудительно произнёс Рябов.
– Он от мобилизации уклонялся, он не жил как положено, - со злым упрямством выговорил Неделяев.
– Хотел он тебя зарезать?
– глядя в сторону, обронил вопрос чекист.
– Нет. Его ошарашило, что я оказался в сельсовете. Да и не за что ему меня резать, - объяснял Маркел, понизив голос до шёпота.
– Вы не думайте, что у меня к нему мщение. Мне самому он ничего плохого не делал. Но...
– он замолк и затем тихо и значительно произнёс слова Москанина: - к нему нужна мера целесообразности.
Рябов впился взглядом в парня, от которого не ожидал подобного выражения, и мгновенно отвернулся, чтобы скрыть удивление.
– Ты его и спишешь. Я скажу Сёмину, - кинул как бы мимоходом.
Неделяев вернулся к Обрееву, который порывисто привстал с расстеленного на полу полушубка.
– Что решено обо мне?
– выдохнул, сронив с лица каплю пота, часто моргая.
– Скажут, - буркнул Маркел.
Подошёл Сёмин, сияя приветливостью, извлёк из большого накладного кармана куртки коробку папирос с красочной картинкой: под надписью "Табачная фабрика Я.М.Серебрякова" и словом "Омск" возлежит на ложе с красной подушкой восточная красавица, держа на отлёте руку с папиросой, из которой вьётся дымок. Сёмин открыл коробку, протянул Обрееву.
– Угощаю от сердца, - раздельно выговорил и подпустил смешок с хрипотцой.
Обреев,
– Не любитель.
– Так ты тайный старовер, - шутливо сказал Сёмин, вынул из кармана спички, дал прикурить Обрееву и, сам закуривая, поведал:
– Тут днями повели мы спекулянта кончать. Чего только у него в тайниках не нашли: сахар, мануфактуру, прочие ценности. Он нам: я последний тайник открою, только дайте мне в последний миг закурить - там оно есть. Ну, указал место, а там ящики папирос московской фабрики Бостанжогло, на коробке воздушный шар взлетает, - чекист развёл руки, словно это помогало представить взлетающий шар.
– Прислоняем его к стенке, - продолжился рассказ, - он говорит, - я закурю и улечу воздушным шаром в ясное небо! Ну, а Рябов не дал ему папиросу: нечего из-за тебя новую пачку починать. И стало неизвестно, - проговорил, оледенев глазами Сёмин, - улетел он или остался лежать, где его положили.
Маркел хмыкнул:
– Рябов - какой к куреву бережливый.
– Да он, как ты, вовсе не курит!
– весело ответил Сёмин.
– Он папиросы бережёт Валентине.
"А-а, вон оно что!" - выразил глазами Неделяев.
Чекист отлучился, а, подойдя снова, обратился к двоим:
– Идёмте принимать пищу!
И щеголеватой походкой подался к столу, за которым уже сидел коллега.
Другие чекисты сидели за столами рядом. Давешний старичок в фартуке и ещё несколько официантов подали всем перловую кашу, конскую колбасу, воблу и чай. Обреев ловил взгляд Сёмина и его товарища, мялся в тревоге, но Сёмин так ободряюще улыбнулся, что Илья принялся за еду в чувстве своего человека в компании.
40
Чекисты допили чай, стали выходить из зала, направляясь к комнате, которая служила камерой и имела отдельный выход из здания. За дверью нынче буйствовал буран, и приговорённых выводили на расстрел не всех разом, чтобы не бросились в мятущееся море снежных хлопьев - авось кому выпадет счастье скрыться. Возиться, каждому связывая руки, не хотелось, потому решили расстреливать по двое.
Происходило это за сараем из старых шпал, где запирали Обреева. Позади сарая простирался двор, который некогда был обнесён глухим забором. Его ломали на дрова, он сохранился частями только справа и слева, и теперь двор отделялся лишь малым расстоянием от начала уходящей в поле улицы с десятком бараков и домишек по одну и другую сторону.
Первыми из камеры повели двух девушек, они сперва не шли, падали на пол, крича, и красноармейцы, сжимая в углах ртов дымящиеся цигарки, стали покалывать ослушниц штыками. Израненные девушки, обезумев, кинулись было бежать к месту расстрела, но их заставили идти шагом.
Когда солдаты вернулись за двумя следующими, те, видевшие, как обращались с предшественницами, были уже словно не в себе, пошли покорно.
Наступила очередь мужиков, которые по приказу разделись до исподнего; первый из них повалился красноармейцам в ноги, заклиная пощадить, его принялись тыкать штыками в лицо, целя в глаза, он зажимал их руками, и ему на дюйм-два впускали штыки под мышки. Человек вскочил, пошёл куда приказывали. Второй, шедший с ним под пулю, обложил его матом.