Солнце больше солнца
Шрифт:
Маркел Николаевич, таким образом, избавленный от жертвы, ел духовный хлеб войны без горькой слезы.
Однажды, перечитывая рукопись, задержался на самом начале, где было написано, что извечные дельцы Британии и Америки захотели наслать на страну Советов тучи аэропланов, нагруженных бомбами. Помнилось, он было указал, что в каждой бомбе - двадцать пудов динамита, но, подумав, что не стоит сразу же подталкивать читателя к мысли "эх и загнул!", стёр резинкой "двадцать" и вписал "десять". Зачем сразу наотмашь бить по читательскому воображению? Но с тех пор растущее произведение
Неделяев, вырезавший тогда статью, теперь достал вырезку из ящика стола, несколько раз перечитал: "последние годы открыли еще новые возможности - это использование внутриатомной энергии. Теоретические подсчеты показывают, что если современная мощная бомба может, например, уничтожить целый квартал, то атомная бомба, даже небольшого размера, если она осуществима, могла бы уничтожить крупный столичный город с несколькими миллионами населения".
Так, может быть, пусть немцы осуществят эту самую атомную бомбу?
Привыкший представлять в небе исполинский стальной плот, Маркел Николаевич вместо него попробовал представить самолёты, но мысленному взору упрямо являлся один самолёт. В самом деле, он и должен быть один, как один был плот. Солидность повествования требует чёткой меры: одиноко летит роковой самолёт с неслыханно страшным грузом в чреве.
Автор раздумывал, как покошмарнее подать взрыв новой бомбы. И остановился на том, что уже опробовал на страницах своей рукописи. Бомба должна не просто взорваться, а вызвать, во-первых, чудовищный смерч, во-вторых, - воспламенение леса, всевозможных деревянных построек и прочего горючего материала от ужасающего накала воздуха.
Гитлер, разумеется, захотел бы сбросить её на Москву, но Маркел Николаевич не собирался дарить ему такую радость. Столица СССР должна быть защищена от смертельного удара, и она будет защищена советскими зенитными батареями и истребителями. Гитлеру доложат, что бомбовоз неминуемо собьют при приближении к Москве, и тогда будет решено сбросить бомбу на достаточном удалении от неё.
Автор не один вечер глядел на глобус, некогда купленный сыну, и всё не мог выбрать подходящее место на просторах родной страны. Брала жалость и к тому краю, и к другому. В конце концов он решил обойтись без названия области, которую требовалось принести в жертву.
Бомбовоз торопился ожить, и вот он, с чёрными крестами на боках, появился в произведении замершим на взлётной полосе. Когда же на поле близ него возник Гитлер, который, со смаком представляя смерть и мучения великого множества советских людей, благословляет лётчиков на злодеяние, было начало апреля 1945 года. Подлинному Гитлеру оставалось существовать менее тридцати дней.
Маркел Николаевич в несколько вечеров завершил описание полёта и, главное, - грандиозного взрыва бомбы. Воскресным утром встав по звонку будильника в половине шестого, пустился верхом к лесничему в нетерпении поразить друга новорождёнными страницами. Войдя в его дом, замахал руками,
Как только его возбуждённый голос умолк, Дмитрий Сергеевич, будто они были заняты обсуждением меню, сказал:
– Наливка, между прочим, с первоцветом.
У Неделяева вырвалось:
– Что?
Он встретил недвижный многозначительный взгляд, и болью во всём существе поднялось то, чего он не желал слушаться, в наслаждении творя гитлеровскую бомбу: воображать такое, а тем более описывать нельзя! Но он цеплялся за надежду, что друг подскажет какой-нибудь ход, а, главное, восхитится.
Тот с суровым выражением, какого у него никогда не замечалось, произнёс:
– Не вздумай это послать в издательство. Не просто отклонят - перешлют куда надо!
Маркел Николаевич сробел.
– Да я и не хотел...
– пробормотал виновато.
Он не подозревал, что его всегда приветливый друг может столь неузнаваемо измениться. Борисов проговорил с мрачной внушительностью:
– Никакой враг не должен и не сможет нанести такое Советскому Союзу!
Неделяев постарался тоже придать себе вид суровости, сказал:
– Это то, что я хотел от тебя услышать.
Хозяин встал, вышел из комнаты распорядиться об угощении. Маркела Николаевича кольнуло: "Донесёт? Хотя не должен бы, я ему нужен". Он без всякого вкуса потрапезничал с Борисовым в обществе Авдотьи и красотки Евдокии, улыбался чаще обычного, несколько раз повторил, как хороша наливка с первоцветом, при этом не допил стаканчик.
Прощаясь с другом за воротами, пытливо взглянул ему в лицо, перед тем как сесть на лошадь, и не прочёл ничего, кроме спокойного дружелюбия.
75
Он увёз с собой сосущую тоску: как ему жить без радости творения?
В голоде войны встретил её конец.
Приспел август, и, когда перед уборкой овса и ячменя на зорьке туман льнул к окнам, отлучённый от любимого занятия автор, встав с кровати унылым, после полудня пережил потрясение, от которого распёрло грудь и ноги обрели несказанную лёгкость. Он положил в сумку свёрнутый трубкой свежий номер "Правды" и, не в силах дождаться завтрашнего утра, сел на лошадь, спеша к лесной усадьбе, где не бывал после злосчастного апрельского визита.
Дмитрий Сергеевич в окно увидел всадника, вышел его встречать с улыбкой, которая говорила, что он ждал приезда друга. Тот помалкивал, приберегая слова. В прихожей хозяин, слегка кланяясь, округлым движением распрямляющейся руки пригласил гостя в комнату. Неделяев вспомнил, как когда-то этот жест невыразимо польстил ему. Он кашлянул в волнении, извлёк из сумки газету, а улыбающийся хозяин взял со стола две газеты: ту же "Правду" и "Известия".
Маркел Николаевич был почти уверен, что лесничий к его приезду уже будет знать новость, и спешил за тем, чтобы услышать, как тот совместит её с написанным в его, Неделяева, книге. Он произнёс: