Солнце любви
Шрифт:
– Зачем?
– Меня обвиняют в убийстве брата.
– Какой вздор! Не обращай внимания.
– Ну, ты прелесть.
– Неужели. — рука со щеткой замерла, Ольга широко раскрыла глаза.
— Неужели ты сомневаешься, что Павлик убил свою невесту?
– Теперь сомневаюсь.
– Как интересно! — она покраснела.
— Что я говорю?.. Тот ужас возвращается.
– Если тебе так тяжело.
– Тебе тяжелее. Я постараюсь. Помню, гости как-то сгинули, ты стал звонить в «скорую», я пошла встречать, первый
– Сколько ты у него пробыла?
– Конечно, недолго. Пока не сообразила, что он крепко под шофе, собрался душ принять. Я побежала на улицу. Вот и все.
– Поднапрягись, восстанови в памяти все детали. Вот ты вышла на площадку.
– Да, — она смотрела как зачарованная.
– Какой-нибудь шум за нашей дверью, шепот, крик.
– Я плакала, — прошептала Ольга Ипполитовна, — просто рыдала. — она вздрогнула. — Слышала!
– Что?
– Петр, я слышала. Ну конечно! Шаги.
– За дверью?
– Нет, в подъезде. Я была уже на выходе, а сверху раздался шум. шаги, точно.
– Оль, что еще? Вдруг убийца кто- то из наших и сейчас убирает свидетелей.
– Через девять лет? — изумилась Ольга Ипполитовна.
– Брат вернулся из лагеря.
– И столько лет молчал?
– Видимо, не знал, кого подозревать. Видимо, Подземельный навел его на след, и сам погиб. — Он замолчал, потом повторилось в отчаянии: — И брат погиб.
В коричневых глазах напротив — испуг, обида, она избалована, не привыкла к страданиям. а кто привык? Разве к этому можно привыкнуть? Оленька беспокойно шевельнулось, проговорила быстро:
– Больше ничего такого не вспоминается. Мы пришли с врачом, тут и Иван Ильич подошел.
– Помню. Освеженный, с мокрой головой, — с облегчением переключился Петр Романович на бытовые детали. — Значит, правда душ принимал, мог и не слышать, что за стенкой творилось.
– Ты думаешь, убийство произошло в этот промежуток?
– Если Павел невиновен — вероятнее всего. Я оставил Маргариту в папиной комнате, вернулся к вам, все уже сидели за столом. А минут через тридцать-сорок я нашел ее уже мертвой. Ипполит Матвеевич и дядя с Полем не выходили, у Ангелевича с Игорем — якобы алиби.
– Он посмел! — воскликнула Ольга Ипполитовна мстительно. — Посмел поселить к нам эту дешевую девку!
– Которая стоит очень дорого, — процедил Петр Романович, — ты не представляешь, как дорого.
– И не желаю представлять. Он нас обманул. стареющий царь Соломон, испытывающий нужду в юном теле.
Петра Романовича не удивила жалящая ненависть в ее голосе; он чувствовал то же самое.
– Ты мужчина, — продолжала Ольга Ипполитовна, — и, наверное, понимаешь прелесть в таком разврате.
– Не прелесть понимаю, а суть. В техническом, так сказать, смысле она как будто невинна, в мужчинах
– Боже! Неужто в женщинах?
– Да нет. Может быть, стриптизерка испытывает возбуждение от вожделеющей толпы самцов. — Петр Романович усмехнулся. — Приличной женщине неприлично вдаваться в эту суть.
– Ну и оставим, сексуальные извращения меня действительно не интересуют, я безнадежно нормальна. Что значит — у Ангелевича с Игорем «якобы алиби»?
– Свидетельство жены или невесты не имеет полноценного значения.
– Ты знаешь, где Лана?
– Телефон у меня есть.
После паузы тетка спросила:
– У тебя ведь был с ней роман?
Петр Романович пожал плечами вместо ответа.
– Извини, это твое дело.
Но он уже заинтересовался:
– Откуда сведения?
– Обычная наблюдательность. Муж ее выгнал — и правильно сделал.
– Тебе недоступна идея прощения?
– А тебе? Петр, то философия. А в жизни. в сердце, в душе ты смог бы принять женщину, которая принадлежала другому?
Он подумал и ответил искренне:
– Наверное, нет. Нет. Не выношу грязи. Мне нужно все или ничего.
– Вот и я такая же.
16
Сумерки ниспадали в июльское пекло, жар держался, и ослепительно- оранжево блестели блики на воде, когда по песчаной аллее шел он, огибая родные Патриаршие. Рассеянно созерцая дворец за памятником баснописцу, перед которым в позе мыслителя глядел на зацветающие мутные воды Ипполит, меланхолически обрывая розу и бросая желтые лепестки в пруд. Петр присел рядом.
– Что за претенциозный ритуал? — спросил. — Откуда роза?
– Не с места преступления, — двоюродный брат усмехнулся, — здесь на бережку валялась.
– Поль, у тебя есть закурить?
– «Вы какие предпочитаете?»
– «А у вас разные что ли есть?» — машинально продолжил цитату Петр Романович.
Знаменитое место действия — сейчас из кустов явится, соткется из воздуха сумеречный Воланд с портсигаром червонного золота — располагало к литературной игре, но время. не до классических реминисценций, жизнь на волоске висит. Кто же ее подвесил, кто перережет волосок?
Поль достал из кармана аляпистую пачку «Мальборо», заметив:
– Ты ж теоретически не куришь, православный наш.
– Практически закурил. Ты знаешь, что мне угрожает арест?
– Страдания, как известно из почитаемого тобой Евангелия, облагораживают и смягчают.
– А за тобой что-то не замечал я тягу к страданиям.
– Ведь там еще сказано: спасутся немногие. Так стоит ли игра свеч? Я не мазохист, так что шансов на вечное спасение не имею.
– Человеческая, слишком человеческая постановка вопроса. Мы не знаем целей Промысла и не можем решать за силу высшую.