Солнце над Бабатагом
Шрифт:
— Вот, вот, холодный душ принял. Это ему мозги вправит на место. Надеюсь, больше к нам не полезет, — сказал, смеясь, Окулич. — Ну что ж, по коням! — приказал он, взглянув на командира полка. — Будем преследовать.
Окулич крепко пожал руку Бочкареву и, пожелав выздоровления Лихареву, направился к лошади.
Вскоре полк потянулся шагом вдоль Сурхана. Потом в рядах взяли рысью, и поднявшаяся пыль скрыла колонну…
Легучий отряд Кудряшова после тяжелого похода в горы возвращался в Юрчи.
Ведя
Еще вчера вечером местный житель привез Кудряшову бумагу из штаба полка с сообщением о тяжелом ранении Лихарева. Начальник штаба писал, что командир дивизии приказал Кудряшову прибыть с отрядом в Юрчи.
Возвращение в тыловую часть полка, или тылчасть, как ее называли, всегда воспринималось бойцами с большой радостью.
Наконец-то можно было вымыться в бане, выспаться, сняв с себя все до белья, а не в обнимку с винтовкой, как люди спали в походах, вдоволь напиться воды, посидеть в чайхане. Возвращения в тылчасть ждали, как земли обетованной, но часто бывало, что вместо отдыха отряды, только успев покормить лошадей, тут же выступали в новый поход…
А пока люди, подавленные духотой и усталостью, двигались, опустив сожженные солнцем лица и шеи.
Лошади, сплошь покрытые потеками ссохшегося с пылью серого пота, шли, устало волоча задние ноги.
Кастрыко после случая с Пардой был переведен в 3-й эскадрон и находился в голове своего взвода.
«Санг-Гордак, — думал он, посматривая с высвты на кишлак. — Определенно, это название имеет в своем корне что-то французское. И Регар тоже… и Дюшамбе. Должно быть, тут до переселения народов жили в древности галлы… У кого бы спросить?» Но спросить было не у кого: комиссар полка Федин лежал в Юрчах больной малярией, а Кудряшов вряд ли бы ответил на этот вопрос.
Отряд вошел в кишлак. Был объявлен малый привал. Кастрыко взял с собой взводного переводчика Темир-Булата, похожего на девушку молодого красноармейца, и вошел вместе с ним в ближайший двор.
У глинобитной кибитки посреди двора мальчик лет пятнадцати строгал оглоблю для омача.
— Катык бар? — спросил Кастрыко по-узбекски.
Мальчик сказал что-то в ответ.
— Что он говорит? — спросил Кастрыко Темир-Булата.
— Говорит, бедные люди. Ничего у них нет.
— Старая песня! Пусть даст что-нибудь. Скажи, я есть хочу.
Переводчик стал что-то объяснять мальчику.
Тот пожал плечами, плеснул в деревянную чашку воды из кувшина и, достав из поясного платка сухой шарик овечьего сыра, растер его в чашке рукой.
— Вот, пожалуйста, все, что у меня есть, — произнес он по-узбекски, протягивая чашку Кастрыко.
— Это ты кому? Мне?! — проговорил тот, задыхаясь. — Грязной лапой?! Ты что, ошалел?! Ах ты, негодяй!
Кастрыко схватил чашку и со словами «Ешь сам, сукип сын!» плотно надел чашку на голову мальчика. Белая жижа потекла по испуганному лицу.
— Ну, наелся? Сыт? —
Кастрыко направился в глубь двора, где бежал кишлачный арык, и увидел трепетавший в воде привязанный к берегу бараний бурдюк.
— Темир! — позвал он.
Переводчик подошел, неодобрительно глядя на него.
— Что это? — спросил Кастрыко.
— Бурдюк с катыком, — ответил переводчик.
— Что ж он, сволочь, обманывал!
Кастрыко выволок бурдюк на траву, выхватил шашку и разрубил бурдюк пополам. Наружу хлынул густой душистый катык.
Но не успел Кастрыко вложить клинок в ножны, как выбежавшая из кибитки немолодая, но еще красивая женщина обрушилась на него с яростным криком.
— Падарсаг! Чи кор мекунди? Хаммаша мегири?! — кричала она, размахивая руками и приседая, совсем как русская баба. — Шумо дуст не! Кудаккохоям чи мехиранд?
— Что она говорит? — спросил Кастрыко.
— Нехорошо говорит. Собака твой отец, говорит, — переводил Темир-Булат со скрытым злорадством, — Последнее забрали! Вы, говорит, не друзья, а враги! Чем я теперь детей буду кормить? Подлый ты человек, говорит.
— Замолчи! — крикнул Кастрыко на женщину, — Не надо мне твоего катыка! Подавись им сама!
Услышав на дороге конский топот, он вложил клинок в ножны и пошел со двора, провожаемый проклятьями женщины…
К двенадцати часам следующего дня отряд Кудряшова с песнями вошел в Юрчи. В эскадронах готовились к отдыху. В рядах слышались шутки, смех, веселые разговоры. Но не успели люди спешиться и развести лошадей по конюшням, как подошедший к Кудряшову начальник штаба, вечно озабоченный молодой еще человек, вручил ему приказ командира дивизии. Надлежало немедленно выставить сильные гарнизоны в Бабатаге. Поэтому Кудряшов распорядился лошадей не расседлывать и через три часа быть готовыми к выступлению в горы.
— На тебе! — говорили бойцы. — Вот и помылись!
Отдав распоряжения, Кудряшов решил в первую очередь навестить Лихарева. Но находившийся в лазарете полковой врач Косой сказал ему, что командир бригады все еще находится без сознания. Тогда Кудряшов направился к Федину.
Он застал комиссара лежащим на койке под двумя ватными одеялами. Федин за это время так осунулся и почернел, что командиру полка стоило большого труда удержаться от восклицания и спокойно сказать:
— Ну, ты совсем молодцом стал, Андрей Трофимович! Поправляешься?
— Да ничего… Как будто лучше немного, — заговорил Федин тихим прерывистым голосом. — Ну, рассказывай, как там у тебя.
Кудряшов сказал, что прошел с летучим отрядом почти все Байсунские горы, но встретиться с басмачами ему не пришлось. По полученным сведениям, все мелкие шайки ушли на левобережье Вахша под начало Ибрагим-бека. Конечно, поход зря не прошел. В кишлаках на месте стоянок проведены митинги, а также оказана помощь дехканам медицинским обслуживанием, починкой мостов и дорог.