Солнце над Бабатагом
Шрифт:
— Хорошо. Я пощажу тебя, если ты скажешь, где Ибрагим. Ну? Говори. Комбриг посмотрел в лицо палача.
Улугбек молчал, опустив голову.
— Ведите его!..
— Хорошо, я скажу. Я скажу… Я все скажу, командир. Только не убивайте, пощадите меня.
— Где Ибрагим? — спросил Лихарев, подступая к нему.
Палач, глухо забормотал, озираясь.
— Что? Что он говорит? — спросил Бочкарев.
— Говорит, Ибрагим-бек в Бабатаге, у перевала Хазрет-Бобо. С ним пятьсот джигитов, — сказал Лихарев. — Он говорит, что Ибрагим
Лихарев подозвал Ладыгина и приказал Ивану Ильичу взять Улугбека под караул.
— Лошади ему не давайте. Пусть пешком идет, — говорил он. — Басмачи гоняют пленных с арканом на шее. Пускай теперь сам попробует.
Потом он позвал полкового врача и отдал распоряжение оказать медицинскую помощь пострадавшим дехканам, пояснив, что отряд будет стоять три часа на отдыхе и уже потом двинется в Бабатаг.
— Всеволод Александрович, а я вначале подумал, что ты действительно хотел повесить его, — сказал Бочкарев, когда они остались одни.
— Ну что ты! — воскликнул Лихарев. — Я просто хотел его попугать. Давай сядем, Павел Степанович, у меня что-то ногу свело.
Они присели подле дувала.
— Теперь вот что, — продолжал Бочкарев. — Я считаю совершенно необходимым оказать кишлаку серьезную помощь.
— Конечно! И в самом срочном порядке. Лучше всего сделать так: Федин и Кудряшов должны прибыть в Юрчи с отрядом завтра. Если, конечно, никто не задержит в горах. Прикажем им идти сюда и помочь населению.
— Хорошо. Так и сделаем, — согласился Бочкарев. — А теперь пройдем по дворам. Посмотрим, что там творится.
Они поднялись и пошли в конец улицы, где бойцы тушили пожары.
Получив приказ Лихарева после привала двигаться к ущелью Ак-Капчигай, Иван Ильич позаботился достать проводника. Он поручил это Парде.
Вскоре Парда появился в сопровождении старика, приехавшего на бодро переступавшем молодом ишаке.
На вопрос Ладыгина, хорошо ли бабай знает дорогу, тот отвечал, что родился в этих местах и с радостью поможет начальнику.
— Ну и добре, — сказал Иван Ильич. — Передайте ему, пусть подождет немного. Скоро поедем.
Пожары были потушены. Бойцы умывались у арыка, вспоминая только что пережитую схватку.
— Вот злодеи, черт их забодай, — говорил Кузьмич, выбивая насквозь пропыленную гимнастерку. — И детишек не пощадили. Всех порезали.
— Я, Федор Кузьмич, таких проклятых людей еще не встречал, — подхватил Климов. — Вы только подумайте…
Он не договорил: вблизи послышались крики.
— Лекпома! Лекпома сюда!
— Где он, Кузьмич? Зовите его!
Оказалось, что Вихрова укусил скорпион. Он стоял бледный, потирая укушенное плечо и вспоминая, как в прошлом году скорпион укусил в палец одного из бойцов его эскадрона. Тот тут же выхватил шашку и не долго думая отрубил
— Огня! Шомпол давай! — крикнул подбежавший Кузьмич. Суржиков принес бегом охапку соломы. Кто-то из бойцов подал шомпол лекпому. Старик-проводник, молча наблюдавший всю эту картину, убежал куда-то и возвратился с банкой в руке.
— Ишак-голова! — сердито закричал он на лекпома, который приложил раскаленный шомпол к плечу командира. Старик оттолкнул Кузьмича и принялся втирать в ранку зеленую мазь.
— Хейли-хуб… Хейли-хуб… Гюрьза хейли-хуб, — приговаривал он, втирая в плечо Вихрова какую-то мазь.
Вихров почти сразу же почувствовал облегчение. Тошнота исчезла. Он понял, что спасен. Собственно, не всегда укусы скорпиона были смертельны, но в весеннее время они были чрезвычайно опасны. Вихров понял, как многим он обязан старику. Он взял его руки и крепко пожал. Ему очень хотелось чем-нибудь одарить старика. Но тот никак не хотел брать предложенную ему расшитую серебром тюбетейку, и только восточный обычай вынудил старика принять ее как подарок.
— Где Нури? Куда пропал мой Нури?! — произнес он, оглядываясь.
— Вы что говорите, ака? — спросил Вихров.
— Ишак пропал, — ответил старик.
— Да вон он, в камыше, — показал Суржиков. — Только зашел.
— Нури!.. Нури!.. — крикнул старик. — Нури, иди сюда! Лепешка Даем! — В камыше зашуршало, и Нури задрав хвост, выскочил на дорогу.
Старик достал из поясного платка кусок сухой лепешки и сунул ее ишаку, который умными глазами смотрел на него…
При первых же звуках трубы Маринка побежала на конюшню седлать свою лошадь. Но полковой врач Косой приказал ей остаться, потому что он сам вместе с помощником выезжал по тревоге.
Маринка постояла, проводила взглядом отряд, потом вернулась к себе, зажгла лампу и села за книгу. Она дочитывала главу, когда где-то, ей показалось, в стороне штаба, один за другим прокатились два выстрела.
Она потушила лампу и вышла на улицу. Все вокруг было залито ослепительным светом луны. По улице, размахивая руками, бежал человек. Приглядевшись, девушка узнала в нем Грищука.
— Скорей, скорей, хорошая моя! — торопливо сказал он, подбегая.
— Что случилось? — тревожно спросила Маринка.
— Дежурный послал. В ревкоме человека, что ли, зарезали, — проговорил Грищук задыхающимся от волнения голосом.
Когда Маринка вбежала в маленький дворик Абду-Фатто, там было полно красноармейцев, толпившихся подле супы.
Харламов слушал патрульного, высокого молодого бойца, который, держа винтовку у ноги, докладывал о происшествии.
— Вот как получилось, товарищ старшина, — говорил он. — Стоим мы, значит, с Мишуткой у ворот, охраняем ревком. Вдруг кто-то за углом как заплачет, как заохает.