Солнце над Бабатагом
Шрифт:
— Кто же это был?
— Похоже, что дитя. Мы — туда, а оно в кусты — и айда… Так мы шагов сто за ним пробежали, а может, и больше. Постояли, посмотрели — нет никого. Пошли обратно, глядим: человек лезет через дувал. Я ему кричу: стой! А он прыг на коня — и пошел. Тут я по нему и ударил. И вроде он крикнул что-то.
— Подранил он его, — сказал Мишута, небольшой толстый боец с подвязанной щекой.
— Да. Видим, дело неладно, — продолжал высокий. — Вошли во двор. И вот это самое. — Он показал на супу.
Все
Там среди раскинутых подушек и одеял лежало обезглавленное тело Абду-Фатто.
— Дом осмотрели? — спросил Харламов.
— Нет еще.
— Осмотрите. Может, еще кого убили.
Бойцы принялись тщательно обыскивать двор.
— В воротах послышались шаги. С выражением беспокойства на старом лице вошел завхоз Афанасьев.
Он остановился, мельком взглянул на часы и огляделся.
— Что случилось, старшина? — спросил он, приметив Харламова.
— Председателя ревкома убили, товарищ завхоз, — сказал тот.
— Председателя ревкома?! Да что ты говоришь! Где же он?
Харламов показал на супу.
Афанасьев подошел и нагнулся посмотреть.
— Ах, разрази их гром! Негодяи! Что сделали!.. Такого человека! — воскликнул он сокрушенно. — Позволь, а где голова?
— Увезли.
— Как увезли?!
— Это у них, у басмачей, стало быть, обычай такой. Быстрыми шагами подошел Мишута.
— Товарищ завхоз, разрешите доложить, — сказал он, поднимая руку к завязанной голове, — в саманнике нашли девушку.
— Что, дочка его? — встревожился Афанасьев.
Лола рыдала в объятиях Маринки. Она то прижималась к ней, то вырывалась, словно хотела куда-то бежать.
— Отец! Где мой отец? Скажите, что они сделали с ним? — спрашивала она, задыхаясь, глотая слезы и прижимая руки к груди.
— Сестра, не говорите ей. Нельзя, — глухо сказал Афанасьев. — Спросите, где ее мать?
— Я спрашивала, товарищ завхоз. Она говорит, что, кроме отца, у нее никого нет.
— Гм… Надо ее увести отсюда. Помести ее пока у себя.
Маринка участливо посмотрела на Лолу.
— Твой отец ранен, девушка. Его унесли в лазарет. Туда, где лечат людей. Понимаешь? — нежно говорила она, поглаживая Лолу по голове и плечам. — Не плачь, деточка, успокойся. Пойдем отсюда, милая. Тебе нельзя здесь оставаться.
Лола почти не слушала, что ей говорили. Ее охватила мучительная тревога: правда ли, что отец только ранен.
Но Маринка говорила так убедительно, что девушка наконец поверила и пошла вместе с ней.
Афанасьев, оставшийся в Юрчах за начальника гарнизона, тут же составил комиссию, чтобы переписать имущество Абду-Фатто, и приказал выставить у ворот караул.
— Ну, а начальство вернется, тогда даст команду, как поступить, — заключил он, поглядывая на часы и глухо покашливая…
Еще до выступления Лихарев тщательно ознакомился с картой и, прикинув в уме, пришел к убеждению, что Ибрагим-бек
Иван Ильич приказал напоить лошадей, сдал Улугбекка под охрану первого эскадрона и двинулся Сурханской долиной.
Эскадрон шагом тянулся по дороге. Пофыркивали лошади, постукивали копыта. Со стороны джунглей доносился вой, плач и хохот шакалов, на рисовом поле квакали лягушки.
Бойцы, измотанные почти непрерывными ночными походами, засыпали в седлах.
Вихров увидел, как мимо него проехал нахохлившийся, дремлющий всадник. Лошадь его, не чувствуя повода, прибавила шагу, и всадник, покачиваясь в такт движениям лошади, опередил уже и голову колонны, и ехавшего рядом с Седовым Ладыгина. Затем от рядов отделились еще два спящих бойца. Вихров хотел приказать, чтобы их разбудили, и оглянулся на эскадрон, но весь первый ряд тоже спал, опустив на грудь головы.
— Эй, что за разъезд? — сказал Иван Ильич. — А ну, проснитесь!..
Среди деревьев показались залитые лунным светом развалины с остатками зубцов и башен. Внезапно послышался протяжный стонущий звук. Потом словно кто громко захлопал в ладоши, и в развалинах раскатился скрипучий, прерывистый хохот.
— Что это? — спросил Кузьмич, приподняв голову. Климов прислушался.
— Похоже, леший кричит, — сказал трубач. Он помолчал и сплюнул через плечо.
— Леший? — по голосу лекпома трубач понял, что Кузьмич усмехнулся. — А вы когда-нибудь лешего видели, Василий Прокопыч?
— Я не видал, а мой дед сказывал, что его брат видал, — ответил старик.
— Будет врать, — сказал ехавший впереди взводный Сачков. — Это филин кричит.
— Филин? А стонал кто?
— Сова.
Мрачные, заросшие бурьяном развалины — это было все, что осталось от дворца денауского бек Нигматуллы. Теперь здесь жили только совы, филины, скорпионы и летучие мыши. Осенью 1920 года, когда в Бухаре произошла революция, бежавший эмир останавливался в Денау, в этом самом дворце.
Вместе с эмиром бежал и Нигматулла. Гнев народа обрушился на логово феодала. Дворец был сожжен и разрушен. Так и стоял он с тех пор мрачным памятником навсегда ушедших времен…
Эскадрон продолжал идти по долине. Звезды угасали. Вдоль широкой полосы придорожных камышей пробегал легкий ветер. Все говорило о близости рассвета.
Иван Ильич решил сделать малый привал. Вернее, эту мысль подал Седов, очень беспокоившийся о сохранении сил эскадрона. «Кто знает, — думал Петр Дмитриевич, — кто знает, что ждет нас в Бабатаге».
Рассветало. Был тот ранний час, когда так приятно освежает лицо не успевший еще накалиться утренний воздух. Вокруг лежала мягкая прохладная тень. Солнце чуть золотило снеговые вершины.