Солона ты, земля!
Шрифт:
— Вы, Аркадий Николаевич, Господь вас сохрани, уж больно неосторожно бегаете. Этак ведь могут и подстрелить. Беречься надо. Береженого, говорят…
— Ничего, — ответил Данилов, — как воюете?
— Воюем помаленьку. Разве думал когда-нибудь, что придется мне стрелять из винтовки по храму божьему? А вот вынуждают супостаты — никак уходить не хотят. Но Господь милостив… О-о! Смотрите! — толкнул он локтем Данилова.
В это время от залегшей цепи одним броском кинулся к монастырской стене щуплый партизан с гранатой в руке. Бросок был до того стремительный,
— Кто это? — всматриваясь, приподнял голову Данилов. — Отчаянный парень.
Евгений Осипович захохотал.
— Это не парень, Аркадий Николаевич, а девка.
— Настя, что ли, Юдина?
— Она-а, — гордо протянул бывший поп.
— Молодчина. — Данилов не спускал с нее глаз.
Прислонившись к стене, Настя оказалась неуязвимой для белых. Быстро оглядевшись, она швырнула в ближайшее окно гранату, пробралась к другому и тоже закинула туда гранату. В монастыре началась паника. Вслед за этим полк поднялся в атаку и с криком «Ура» бросился на монастырь. Белые, почти не отстреливаясь, устремились под гору на лед Барнаулки и через заснеженный пруд в город.
В это время со стороны железной дороги к партизанам подбежали двое рабочих. Они еще издали в серой мути зимней ночи махали шапками и кричали, чтобы по ним не стреляли. Данилов с Небораком встретили их.
— Товарищи, дорогие! — возбужденно говорили рабочие. — Как мы вас заждались. Наступайте скорее. В городе поднялось рабочее восстание. Железнодорожный батальон присоединился к нам. Уже полгорода в наших руках. Мы захватили мост через Обь. Белые хотят его взорвать, но мы защищаемся. Скорее туда…
Партизан не нужно было торопить, они сами стремительной лавиной катились к городу.
В час ночи с 9 на 10 декабря полк «Красных орлов» вступил в город.
Небольшие стычки с разрозненными группами белогвардейцев-добровольцев ' происходили ка Демидовской площади, у собора Петра и Павла на Соборной площади. Один батальон Неборак сразу же отправил на станцию, стоявшую в трех верстах от города. Партизаны походя прочесали осинник, росший между городом и станцией, и выгнали к вокзалу большую группу офицеров и добровольцев. Часть из них устремилась в березняк на противоположной стороне железнодорожных путей, часть была схвачена. Среди попавшихся устьмосихинцы опознали своего бывшего учителя Ширпака. Еще свежи были в памяти издевательства и порки, которым подвергал он односельчан. Вокруг подпоручика сразу же загалдели устьмосихинцы.
— Попался, голубчик!
— Отольются тебе наши слезки.
— Измывался над народом, думал — тебе это так пройдет.
— Скидай полушубок!
— Все скидай.
— Мы тебе сейчас должок отдадим.
Около окаменевшего от страха Ширпака подпрыгивал старик Юдин.
— Меня за что порол? Я тебя спрашиваю: за что порол? А Андрюху Боркова за что, а? Я тебя спрашиваю. — Леонтьич взвизгивал, стараясь перекричать общий шум, и замахивался на Ширпака кулаком, но ударить ему никак не удавалось — кругом толкались, лезли люди.
Сквозь толпу протиснулся отец Евгений. Он отодвинул своего дружка
Ширпак, раздетый уже до нижнего белья, вдруг зарыдал, по-бабьи, в полный голос. Но его слезы никого не тронули.
— Все село от тебя в голос ревело.
Младший из братьев Катуковых крикнул:
— Расступись! — И одним ударом в ухо сшиб Ширпака на загаженный перрон.
…Каждый старался — хотя бы частично — отомстить Ширпаку за его издевательства и зверства. Леонтьич — тот успел несколько раз прикладом ударить своего врага.
Не принимал участия в расправе из мосихинцев только отец Евгений. Он отошел в сторону и стал торопливо скручивать цигарку. Всегда веселые глаза его были задумчивы. Должно быть, только сейчас, на этом перроне, наглядно и упрощенно видя, как замкнулся круг сельских взаимоотношений, он до осязаемости остро понял смысл жизни и свое место в ней.
На перрон галопом в сопровождении эскадрона партизан влетел Данилов. Он осадил коня перед задумавшимся священником.
— Что здесь такое?
Евгений Осипович вскинул голову на Данилова, ответил:
— Ширпака поймали, порют.
Данилов крутнул на месте коня.
— Стой! — закричал он. — Прекратить! Кто позволил устраивать самосуд?!
Партизаны нехотя начали отходить в стороны. На перроне остался лежать Ширпак, окровавленный, бездыханный…
5
Эта весть облетела степной Алтай буквально в один день:
— Мамонтова арестовали!..
Комментировали ее, эту новость по-разному, но все в одном направлении — не верили, неправдоподобно это было…
— Брехня! Быть того не может — чтоб Мамонтова и вдруг арестовали. Как это так?
— Не одного Мамонтова, весь штаб его арестовали…
Совсем не верилось. Партизан в селах почти не было — так, ежели кто по болезни или по старости списанные вернулись домой — спросить не у кого. А тех, кто появлялся, буквально пытали: как могло случиться, что Мамонтова — и вдруг арестовали? Да еще со всем штабом!
— Они что, супротив власти пошли?
— Вполне могёт быть.
— Ну, неужели уж супротив власти, тогда — само собой, арестуют.
— Кто супротив власти — завсегда так. Так и при царе-батюшке было и при Колчаке. А Советская власть разве хуже их? Она тоже не потерпит, кто супротив…
Но это все — понаслышке, от кого попало. Большинство же партизан было все-таки в городах и в ближних пригородах, на железнодорожных станциях. Здесь стояли полки, и партизанские, которые расформировывали, и красноармейские, которые формировались за счет партизанских. Тут тоже недоумевали. Устраивали стихийные, многолюдные митинги по этому поводу, по поводу ареста партизанских вождей. Вызывали на эти митинги командование. А командование, как правило, разводило руками — откуда ему, командованию, знать, за что арестовали Мамонтова, за что арестовали Рогова, командира партизанской дивизии Архипова, начальника штаба корпуса Жигалина, интендента партизанской армии Чеканова — всех арестовали.