Солона ты, земля!

Егоров Георгий Михайлович

— Ты очень смелая женщина, Поля, — сказал он. Тепло и ласково посмотрел на сестру. — Молодец.

И, помолчав, попросил:

— Знаешь, дай-ка мне ключ, я поговорю с ними.

— Да не надо, поди, Иван, — несмело возразила она.

— Ничего, давай.

Увидев на пороге Ивана Буйлова, ребята удивились.

— Здорово, приятели, — улыбнулся он и закрыл за собой дверь. — Ну как живете здесь?

— Ничего, — ответил Малогин. Он с самого начала опасливо относился к затее прятаться у Большаковых, поэтому сейчас вызывающе спросил — Ты, случайно,

не за нами пришел?

— Нет, — просто ответил Иван. — Я пришел поговорить с вами.

— А чего с нами говорить? Нас надо отвести в волость — и все.

— Ты, Пашка, не ерепенься, — сухо сказал Иван, — если бы я думал тебя отвести, я бы не зашел сюда один.

— Брось, Павел, — одернул друга Василий, — ты вечно задираешься.

Иван, сел на дерюжку.

— Вы что-нибудь думаете дальше делать? — спросил он.

— А что, разве уж надоели тут? — на рожон лез Пашка.

— Мне вы не надоели. Живите. Только ведь сами не согласитесь целый год здесь жить.

— А нам здесь неплохо.

Егоров взбеленился:

— Пашка, да заткнись ты! Чего ты такой поперешный. Человек, может, хочет дело сказать, послушай. — И, повернувшись к Ивану, спросил — Ну и что?

— Поблизости бродит отряд партизанский. На крещенье он налетал на нашу милицию.

— А кто там, не тюменцевские? — спросил Василий.

— Нет, вылковские вроде. Командиром у них вылконский лесник Лынник.

— Ну и что? — спросил снова, немного подумав, Егоров.

— Не податься ли вам туда? Я могу помочь.

— Ты что, с ним связь держишь? — прищурив один глаз, осведомился Малогин.

— Связь не держу, но разузнать могу.

— Нет, — решительно ответил Василий. — Мы не хотим воевать. Затем и из армии убежали.

6

Лошади были откормленные, бежали шустро. Недаром говорят, что по лошадям судят и о хозяине. Поэтому старый Большаков держал у себя, да и у Василия, лошадей выносливых и красивых. На них приятно выехать.

Слаженно постукивала на железном ходу рошпанка, дроги чуть покачивали. Правила лошадьми Ильинична. Пелагея сидела в задке, укутавшись в большой кашемировый платок. Все трепетало в ней: огненным румянцем полыхали щеки, не унимаясь, колотилось сердце, а по телу расплывалось давно забытое волнующее ощущение полноты и истомы. Еще не верилось, что едет она к Димке Антонову, о котором много лет мечтала, как девка-перестарок о неведомых красавцах женихах — сладостно, с трепетом, но отвлеченно, без всякой надежды. Постукивают колеса, молча сидит, ссутулившись, Ильинична; вразнобой покачиваются на рыси лошади…

С первого дня, как только Василий и Пашка устроились в амбаре, Матрена Ильинична и жена Малогина искали место, куда бы их пристроить, — сколько же можно сидеть взаперти! Но для того, чтобы уехать из села, нужны документы. В Тюменцево добыть их — дело невозможное, а в соседних селах знакомых людей, способных сделать это, не было ни у Малогиных, ни у Егоровых. Ильинична обратилась за помощью к Пелагее.

И тогда Пелагея сказала про Антонова, который, наверное, мог бы достать нужные документы. Сказала и тут же пожалела — Ильинична стала просить ее съездить в Усть-Мосиху. И никакие уверения Пелагеи в том, что она уже много лет не знается с ним и что ей неудобно просить его о таком необычном деле, не помогли. Две недели колебалась — и две недели ее уговаривала Ильинична. И она согласилась, совсем не уверенная, что из этой поездки будет какой-либо толк.

День был знойный. Конские холки потемнели, под шлеями на лоснящихся ляжках появилась пена. На Новотроицком выселке — примерно на полпути — остановились кормить лошадей.

Пелагея тщательно выхлопала пыль из платка, умылась у колодца и снова замерла в оцепенении. Казалось, что это не у нее семнадцатилетний сын и не у нее полна изба ребятишек и что сама она — только-только влюбившаяся девчонка — впервые едет на свидание к милому. Матрена Ильинична недоумевающе посматривала на изменившуюся за дорогу Пелагею.

В Мосиху приехали под вечер. У первой же бабы на улице Ильинична спросила:

— Скажи, милая, где проживает господин Антонов?

— Это который служит, скот заготовляет?

— Да-да, он, — подтвердила Пелагея.

— У-у, милая, он далече живет. Это аж за церквой, на той стороне.

…Еще целый час плутали по селу. Наконец остановились у старого большого дома.

— Сходи, Ильинична, спроси: дома, мол, Дмитрий Иванович? — послала Пелагея, а сама, обессилев, прислонилась к телеге.

Через минуту на крыльцо выбежал мужчина без фуражки, в офицерском френче без погон.

— Поля! — подбежал он, протягивая руки. — Как это ты надумала? Заходи в комнату… Боже мой!

Он суетился, открывая ворота. Тянул за вожжину лошадей. И был какой-то по-молодому радостный и в то же время незнакомый, чужой. И все-таки Пелагея облегченно вздохнула — значит, помнил все эти годы, значит, рад ее приезду.

В доме было чисто — видно, это дело рук его матери, еще не совсем старой. Двое ребятишек сидели за столом. Младшему было лет восемь, а старшему лет двенадцать. Дом был из трех комнат и теплых рубленых сеней. Антонов сразу же провел Пелагею в дальнюю комнату, усадил на стул, а сам встал перед ней, немного растерянный, с блестящими счастливыми глазами.

— Как это ты надумала приехать?

— По делу… Дима, — вспыхнув кумачом, проговорила она. Непривычно было произносить его имя. — Потом расскажу. Как ты живешь?

Он улыбнулся, развел руками:

— Так вот, вдовцом…

Проговорили они долго. Здесь и ужинали вдвоем, в этой маленькой комнатке.

Утром, еще лежа в постели, Пелагея слышала через неплотно прикрытую дверь, как Антонов с кем-то разговаривал в проходной горнице.

— Надо, Мирон Авдеич, сделать еще парочку. Я ж ведь в долгу перед тобой не остаюсь: вот соберешь еще гурт, опять приму по таким же ценам. Но эти две бумажки надо сделать сегодня же.