Солона ты, земля!
Шрифт:
— Газетчик — это то же самое, что разведчик в армии, — всегда все раньше других знает, — говорил он Альке, ходившей последние месяцы беременности.
Шло время, и бывший комсомольский секретарь начал понимать, что газетчик не только должен знать все раньше других, но и уметь осмыслить каждый факт, каждое явление жизни.
В марте район одним из первых в крае выполнил план ремонта тракторов. Это была победа нового руководства. На очередном пленуме райкома Сергей Григорьевич говорил:
— Знаю, многие недовольны были, когда я жестко требовал от вас темпов ремонта, когда
Юрий рассматривал из президиума довольные лица директоров МТС, поблескивающую рыжую физиономию Кульгузкина, сосредоточенного Лопатина, работающего сейчас председателем в Воеводинске, в колхозе «Светлый путь», задумчивые глаза михайловского председателя Шмырева. Давно уже эти люди, наверное, не испытывали такого удовлетворения от своего труда. Приятно сидеть на таком пленуме, слушать фамилии стахановцев: приятно слушать речи о достижениях — на снегозадержании, на вывозке навоза… Приятно потому, что и доля твоих усилий есть в общей этой победе.
Юрий иногда поглядывал на Новокшонова, удивлялся — лицо секретаря райкома было, пожалуй, единственным, на котором не было отпечатка удовлетворения. Оно, как всегда, озабочено и даже сурово.
Рассматривая зал, много видел Юрий новых председателей — они особо бросались в глаза своими шинелями, армейскими бушлатами. Видел и старых, давно уже знакомых, примелькавшихся за два года работы в районе. Одного только Юрий понять не мог — почему среди старых председателей еще сидит Кульгузкин. Не здесь бы ему сидеть надо за его плутни и махинации.
После пленума Юрий спросил об этом первого. Тот недовольно буркнул:
— В тюрьму всегда успеет. Здесь он больше пользы сейчас даст.
— А колхозники недовольны. Говорят, Кульгузкину всегда все с рук сходит.
Сергей Григорьевич помолчал, нехотя ответил:
— Всем не угодишь…
В апреле, в самую распутицу, взял однажды Новокшонов с собой в Петуховку Юрия. Ехали вдвоем в ходке. Райкомовский вороной рысак маховито разбрасывал по сторонам грязь. Сергей Григорьевич, завернувшись в дождевик, сосредоточенно молчал и лишь изредка кидал по сторонам на оголившиеся поля короткие взгляды. Юрий тоже молчал.
Весенний воздух был одуряюще чист и свеж.
— Ну как, сын растет? — вдруг спросил Новокшонов.
— Растет, — ответил не поворачивая головы Юрий. — Уже улыбается.
И опять надолго замолчали. Эта зима для Юрия была какой-то необычной. В чем ее необычность, он никак не мог понять. Не потому, что он стал отцом — это само собой, не потому, что был захвачен новой работой. Необычность была в чем-то другом. В душе что-то творилось, какая- то тревога вкрадывалась в нее. Откуда она вкрадывалась, что ее породило? И на фронте бывали тревожные дни. Но там не та тревога — там терзали предчувствия. Здесь же совсем другое — почему-то тревожили успехи района. Словно было в этих успехах что-то временное, преходящее. Казалось, не сегодня завтра что-то случится и сразу исчезнет вся эта кипучка, вся шумиха — будто от радужного сна оторвутся люди. Лишь с Алькой он поделился своими думами. Та рассудила быстро:
— Привыкли,
Может, она и права. Были дни, когда он уже почти совсем соглашался с Алькиными доводами. Но посидит на бюро райкома партии и снова начинает шевелиться сомнение. Почему именно после бюро?..
Сергей Григорьевич неожиданно обратился к Юрию.
— Получили семенную ссуду, полторы тысячи центнеров. Как думаешь, кому дать в первую очередь? На всех все равно не хватит.
Юрий подумал немного.
— Я бы прежде всего дал отстающим колхозам. А вообще надо на бюро разобраться с каждым колхозом в отдельности.
Новокшонов отвернулся, ничего не сказал. И, видимо, так ничего бы и не ответил, если бы не чувствовал на себе выжидательный взгляд Юрия.
— Я знал, что ты так ответишь… об отстающих колхозах, — сказал он наконец.
— У вас другое мнение?
Сергей Григорьевич улыбнулся.
— Десять лет назад… даже пять лет назад, — уточнил он, — я бы тоже так поступил… по молодости. А точнее, не по молодости, а по простоте своей. — Он не спеша туго намотал вожжи на головку плетеного коробка, достал кисет и, поглядывая на взыгравшего вдруг рысака, стал закуривать. И только потом, когда закурил, взял опять вожжи, продолжил, словно испытывая терпение собеседника — А теперь я так не сделаю. В отстающий колхоз отдавать сейчас семена — не в коня травить овес. Сильный колхоз от этих семян даст нам хлеб, а слабый и семена не вернет. Понял, редактор?
— Понял. Но не согласен.
— Это я тебе для сведения, — словно не расслышав, добавил Сергей Григорьевич.
— Для сведения, чтобы я на бюро не возражал, да?
— А при чем здесь бюро? Я с тобой разговариваю не как с членом бюро, а как с редактором.
— А я и как редактор не согласен.
— Почему?
— Потому, что подставлять подножку и так еле стоящему, нечестно.
— Они давно уже не стоящие.
— Тем более, бить лежащих — мало чести.
— Стране нужен хлеб. Дать его — в этом и есть наша честь.
— Значит, вы считаете: все равно — как, лишь бы была достигнута цель? Цель оправдывает средства, да?
Сергей Григорьевич ничего не ответил. Лишь дрогнули уголки губ. Не то улыбка, не то гримаса дернула.
— Поэтому и Кульгузкина не отдали под суд? — не отставал Юрий.
Сергей Григорьевич расхохотался. Рысак испуганно всхрапнул, шарахнулся. Новокшонов еще сильнее натянул вожжи. Повернулся к Юрию и все еще веселыми глазами внимательно посмотрел на него.
— Молодой ты, а дотошный оказывается!
После этого до самой Петуховки ехали молча.
В селе они застали непонятную суматоху — куда-то бежали люди, что-то кричали, проскакали два пацана верхом на одной лошади… Около сельсовета Сергей Григорьевич остановил женщину, спросил, что случилось.
— Тунгай тронулся! — весело крикнула она. — В конторе никого нет, все там!
Сергей Григорьевич привязал жеребца к коновязи.
— Пойдем, посмотрим, — предложил он. Скинул дождевик и в длинном кожане нараспашку зашагал по грязи к берегу.