Сон веселого солдата
Шрифт:
Пройдя пару кварталов, они вошли в офицерскую столовую. Майор предложил ребятам располагаться, где понравится, взмахом руки поздоровался с официанткой и прямым ходом отправился на кухню. По всему было видно, что здесь он был своим человеком. Минуты спустя офицер появился, сказав: "Скоро всё будет, оплата не требуется". И, пожав дембелям руки, ушёл. Ребята переглянулись - мелочь, а приятно. Хотя заплатить было чем. У каждого во внутреннем кармане парадной гимнастёрки лежала пара сотенных боевых-отпускных. Вскоре всё та же официантка в белом фартучке поставила на стол две глубокие тарелки с пельменями, обильно сдобренными сметаной,
Затем - гостиница и водка. Утром, попрощавшись, интернационалисты расстались.
Василий махнул автостопом на родину, в Киргизию. По мирным просторам, да в чине гражданского, путешествовать было слегка непривычно и даже забавно. Напрягали лишь большие прозрачные стёкла пассажирских автобусов. Дома, в городе Фрунзе, ждали родственники и натопленная банька. Вышел Василий, распаренный, в отцовском махровом халате и домашних тапочках.
"Ну, сынок, выкупался, а теперь надевай форму и к столу", - радостным голосом проговорил отец.
"Нет формы, батя, я её сжёг...".
"Как сжёг? Шутки в сторону, скоро гости придут, мама уже стол накрыла".
"Я же сказал, формы нет. Горит в банной печи", - отведя глаза, негромко произнёс сын.
"Да ты что?", - вскипел отец.
И Василий, не сдержавшись, глядя родителю в глаза и повысив голос, выпалил: "Да ты пойми! Там война! Смерть! Окопы, вши! Там люди режут друг друга, как баранов!".
Виктор, прежде чем ехать в аэропорт и лететь в далёкий Ставрополь, к родственникам и подрастающей дочурке, из гостиницы отправился на барахолку. Упаковавшись моднячим гражданским шмотьём, попросил торгашей завернуть обновки в полиэтилен. Разузнав, где находится городская баня, зашагал к месту назначения. Долго скоблил и драил себя. В безлюдной раздевалке сел на деревянную лавку и с наслаждением, не торопясь, стал одеваться. Навсегда расставаясь с военной формой, аккуратно изъял из гимнастёрки документы, деньги и блокнот, где безвозвратно испорченным почерком были вписаны адреса боевых друзей, а главное - стихи.
Война сорвала какой-то механизм, и рифма потекла о наболевшем. В мирных советских городах люди практически не слыхали о неизвестной войне, тем более - от поэтов. А Витя в полумраке многоместной палатки царапал себе в блокноте, так и сложились эти слова: "Цинковая почта".
Моя мелодия и голос, его глубокие стихи переплелись, спаялись и зазвучали песней...
Цинковая почта
Воздух пахнет пряно,
С примесью бензина,
Из Афганистана
Друга увозили.
Небо голубое -
Чисто, как нарочно,
Знаешь, что такое
Цинковая почта.
Мир другой,
Не прежний,
Скомканные ночи.
Это ад кромешный,
Цинковая почта.
Этот груз почтовый
Смехом был, глазами,
Жестом был и словом,
Стал теперь слезами.
Вытянулась пуля,
В грудь засела прочно,
В август - из июля
Цинковая почта.
Дни мои и ночи,
Сам я где-то между...
Цинковая почта -
Долгий ад кромешный.
Даль Афганистана
Ветры просквозили,
Воздух пахнет пряно,
С примесью бензина.
* * *
Мысли о скором возвращении домой
"Славка, ты спишь?", - сквозь сопение и тихий храп прозвучал уставший Мишкин голос.
"Нет. Уснёшь здесь".
"Пошли, что ли, в сортир, покурим". Не зажигая света, который нам теперь был совсем ни к чему, скрипнув сетчатыми кроватями, шарили босыми ногами по пыльному полу в поисках казённых тапочек. Матерясь вполголоса, уцелевшими руками искали затерявшуюся дверную ручку. Стараясь не будить уснувших ребят, шли гуськом, неуверенно и настороженно, вдоль правой стены длинного коридора. Отсутствие посторонних звуков - топота ног, разных шорохов, - позволяло неторопливо двигаться в пустынном помещении. Внезапный наскок на дверь, возникшую на моём пути, - оставил открытой какой-то тормоз, - выбил искры из глаз. Неожиданность удара и яркая вспышка ввели в кратковременный ступор. Забыв о спящих, шутканул: "Хорошо, что башня забинтована. Искры посыпались настолько яркие - думал, прозрел". А затем, понизив голос, добавил: "Ничего не скажешь, тихонечко добрались...".
И, подавляя смех, шлёпая тапочками, мы засеменили дальше.
Ночную тишину нарушил дежурный по госпиталю, вихрем ворвавшийся в небольшое помещение санузла. "Тааак... Распорядок дня нарушаем?
– и, не дождавшись ответа: - Да я на вас рапорт начальнику госпиталя напишу!". "Кто-то уже настучал, - подумал я.
– Ох уж эти сексоты, неистребимая прослойка населения. В армии особисты их пристраивают каптёрщиками. На гражданке прихлебатели да подхалимы заносят хвосты вышестоящим. Живут по принципу: "Если хочешь жить хорошо и к начальству ближе, держи попу высоко, а голову ниже". Тьфу на вас, людишки! Тьфу на вас ещё раз!".
Пока я предавался философским размышлениям, дежурный выпустил пар.
"Ну, что молчите?".
Когда не видишь глаз собеседника, трудно понять его эмоции. У нас же головы были забинтованы по кругу и крест-накрест.
Я по-прежнему сидел на подоконнике под открытой форточкой, в больничных трениках и исподней рубашке. Покачивая ногами, левой рукой заботливо прижимал к животу загипсованную, чудом уцелевшую и от этого ставшую ещё ближе и дороже правую руку (хотя, если быть более точным, то и голова на плечах тоже уцелела чудесным образом). С наслаждением вдыхал свежий уличный воздух: "С детства ненавижу запах курева и незаслуженно громкого крика".
Михаил, чадя цигаркой, восседал, как гриф на вершине скалы, известное дело где.
Мы спокойно стали объяснять офицеру, что нас не надо пугать. Хуже, чем есть, всё равно не будет. Всё, отвоевались. А если, товарищ начальник, вам что-то неясно, то идите лесом. Не найдёте в Узбекистане лесного массива, тогда идите куда подальше.
"Ну, мы ещё с вами разберёмся!".
Круто развернувшись, ушёл, хлопнув дверью.
Вышла осечка. Офицер наверняка уже не раз - и с одинаковым успехом -атаковал постоянно чувствовавшего себя в чём-то виновным госпитального брата.