Сорные травы
Шрифт:
А пока придется учитывать его версию…
— Что задумался, Иван? — прервал мои размышления Вадим. — Кофе пей, остыл совсем.
— Если кто-то уже остыл, то к Паше, — парировал я, отвлекаясь от нерадостных мыслей.
— Не, мои еще тепленькими должны быть. Если остыл, то к твоей жене.
Вадим подхватил:
— Звонишь и говоришь… Маша, у меня кофе остыл. Проведешь вскрытие для выявления причины такого нежелательного исхода?
Я вяло улыбнулся:
— Пошлет далеко и быстро. У нее там полный бардак — а работать некому, поубивали всех.
— Да, слышал, — посерьезнел
— Отмучился совсем? — поинтересовался Вадим. — Или ты его вытащил?
— Совсем. Не поверите, запущенный шистосомоз. Узнали только на вскрытии — смазанная картина, вообще неспецифическое течение.
— Ого! — я прифигел. — Откуда такая экзотика?
— Судя по всему, катался по Африке туристом. Помочил ноги в водоеме — и вот результат.
— Н-да, — протянул Вадим. — Не ходите, дети, в Африку гулять… А что инфекционисты, как проморгали?
— Ну, я их тоже понимаю. — Паша пожал плечами, встал с дивана и подошел к электрочайнику на тумбочке. — Кто-нибудь кофе еще будет?
— Я, пожалуй, — Вадим протянул чашку.
— Пас, — качнул я головой.
— Так вот, — продолжил Паша, включая чайник. — Сколько вообще нозологий? Ну, примерно?
— Тысяч десять, кажется, — задумчиво ответил я. — И это не считая масок и нетипичного течения болезней.
— Со сколькими мы можем столкнуться в работе?
— Максимум сотня?
— Я бы поставил на две, — отозвался Вадим.
— Ну, примерно так. Где-то сто пятьдесят, может, сто семьдесят. А лечим регулярно, ну, от силы тридцать. Из которых штук десять будем знать назубок и выявлять при любых масках и осложнениях.
— Идею твою понял, — кивнул я. — Жаль пациенты не поймут.
— Не поймут. Доктор же должен быть непогрешимым и всезнающим. С викодином в зубах и тростью в руке. Сериалов пересмотрели. Даже если я буду корпеть над учебниками и журналами по тридцать часов в сутки, мне все равно не хватит практики, чтобы распознать нечто редкое в наших краях, да еще и смазанное хроническими болячками, любовью к алкоголю и индивидуальными особенностями европейского организма. Так что не могу я винить инфекционистов. Предупредили бы родственники, что он катался в Африку, может, и догадался бы кто. А знаете, что они заявили в ответ на мой упрек?
— Ну? — заинтересовался Вадим.
— Только дурак сознается врачу, что у него есть деньги. Потому что медики сразу же будут взятки вытягивать. Нужно, мол, наоборот, косить под бедного всеми способами.
— Докосились. Как раз полянку под могилу и выкосили, — я криво улыбнулся. — Сказали бы, что он по миру колесит, искали бы экзотику.
— Вот и я о том же. Everybody lies [37] .
Чайник раздраженно заворчал, и реаниматолог приготовил еще по чашке кофе себе и Вадиму. Я же решил составить им компанию чаем — заварил себе смесь черного и зеленого со вкусом чабреца. Остывший кофе выплеснул в раковину — и так нервы взвинчены.
37
Все
Я поднял бутылку коньяка:
— Вадим, тебе плеснуть?
— Нет, хватит, пожалуй.
— Паша?
— Я тоже пас. Спасибо.
Реаниматолог поерзал на диване, устраиваясь поудобнее, и продолжил:
— Я-то их сразу срезал, что ко мне претензий быть не может. Мол, больной ко мне уже в коме попал. Попытался объяснить, что инфекционисты тоже не особо виноваты. Вероятность того, что наш местный специалист узнает шистосомоз в любой клинической форме, да при любом сочетании медико-биологических факторов… ну, не равна нулю, но болтается где-то около. Врач тоже человек — и голова у него не резиновая, чтобы помнить признаки сотен болезней, а заодно еще и догадываться, где пациент мог накосячить.
— От тебя отстали?
— Относительно. Чтобы не терять лица, пообещали, что прокуратура со всеми нами разберется. Сестра покойного до самых дверей отделения кричала, что мы все крохоборы, взяточники и убийцы.
— Ну вот, получается, и на хрена? — вклинился Вадим.
— Что на хрена?
— Зачем вообще становиться сейчас медиком? Если учесть особое отношение к нам современных обывателей, нормальный врач легко может отсидеть срок или влететь на миллионные выплаты за моральный и физический ущерб. А то и вообще голову проломят в темном переулке. И ведь обыватели эти себя правыми считать будут — борцами со злом в белых халатах. Да еще и зарплата наша нищенская. Тьфу…
— А ты чего не бросишь все? — задал я провокационный вопрос.
— Потому что такой же дурак, как и вы, — буркнул психиатр и уткнулся в чашку с кофе.
— Может, на дураках все и держится? — спросил я, вспомнив вчерашние слова отца Иоанна. — Не станет дураков, умные такое натворят, что им самим станет жить неуютно. Эгоистичный рационализм годится только до первой катастрофы, пока еще каждый сам по себе. А потом нет уже никакого рационализма, так как все эгоисты медленно перерабатываются на перегной.
— Может, — тихо ответил Вадим.
Паша добавил:
— В последнее время мне кажется, что этих самых дураков осталось совсем-совсем мало. Потому что те, кто выжил после того проклятого дня, вообще как с цепи сорвались. Вся дрянь, что сидела внутри, как по команде наружу полезла. Я за своими медсестрами уследить не успеваю — Иван подтвердит. А что творится в других отделениях…
Паша махнул рукой и отвернулся, разглядывая что-то за окном.
— Угу, у меня тоже, — проворчал я.
— Что у тебя? — поинтересовался Вадим.
— Сперли все наркотики из сейфа.
Он присвистнул:
— Ничего себе. Много хранилось?
— У нас было два пакетика травы, семьдесят пять ампул мескалина, пять пакетиков диэтиламинлизергиновой кислоты, или ЛСД, солонка, наполовину наполненная кокаином, целое море разноцветных амфетаминов, барбитуратов и транквилизаторов.
— А? — ошарашенно переспросил Деменко.
Пашка заржал — узнал цитату.
— Ладно, забей, — я махнул рукой. — Не знаешь ты классики, потребитель российских сериалов.