Сорные травы

Шнейдер Наталья

— Так, я вижу переговоры зашли в тупик. За что и почему я должен кому-то платить деньги?

— Родные умерли. А могли бы жить. Если бы вы…

Я резко оборвал его:

— Что мы?

Уже другой голос из толпы выкрикнул:

— Что вы? Почему ты живой тут сидишь, а наши родные в земле? Все из-за вас, врачей… — голос набрал истеричные обертоны. — Вы эту заразу небось и притащили! А теперь из себя святых строите?

— А ну, цыц, б…!

— Сам заткнись! — Вперед выбралась строго одетая, худощавая женщина лет сорока с красноватыми от слез глазами. Она поправила воротничок темно-синего офисного пиджачка, нервно хрустнула пальцами. И, обвиняюще выставив на меня длинный акриловый ноготь, продолжила: — Вы должны были спасти наших родных. А вместо этого занимались черт-те

чем.

— С чего вы взяли? — Ее напор оказался настолько неожиданным, что я против воли стал защищаться.

— С того, что вы живы! А мой муж нет. Вы даже не заболели. Значит, сбежали, когда запахло жареным. А должны были спасать людей.

— Кому я должен? Вам, что ли?

— Вашим пациентам. А если не хватило ума и желания их спасти, то должны родным выплатить деньги за моральный ущерб. Ни чести, ни совести у вас нет! Забыли, что клятву давали?

— Кому и какую? — Накатила усталость — все то же, все так же. Оценивать человеческую жизнь в размерах моральной компенсации — до такого ни на каком медицинском цинизме не докатишься.

— Клятву Гиппократа! — привела женщина самый главный довод.

Зря она так.

Не скажу за всех коллег, но меня можно мгновенно вывести из себя тремя вещами. Первое напополам со вторым — педофилы и так называемые духовные акушерки. Третье — упоминание по поводу и без повода клятвы Гиппократа. Бедный древнегреческий врач — где бы он ни был захоронен, наверное, уже котлован вырыл, вертясь от постоянных упоминаний. Самое смешное, что клятва написана не им, а одним из учеников и последователей в память об учителе. Да и смысл ее совсем не годен для современного мира. Даже в Средние века актуальность клятвы многими ставилась под вопрос.

— Я клятву Гиппократа не давал… — потихоньку заводясь, начал я.

Но женщина не дала мне продолжить:

— Давали! Все врачи дают! Забыли уже небось — только клятвы своему кошельку и помните! Убийцы и воры вы все. Вы из клятвы Гиппократа и слова-то не помните. Только и умеете, что больных обдирать.

Толпа одобрительно зашумела. Выступление женщины получило больший успех, чем заевшая пластинка мужика в помятой рубахе.

— Отчего же, помню, — пожал плечами я.

Давным-давно, еще в студенческой жизни я ее выучил. Причин было несколько — и казалось занятным знать древний текст с первой буквы до последней, и девушек-медичек удивлять нравилось. Да и просто самого себя на слабо взял.

Чеканные латинские слова сухо падали в мгновенно притихшую аудиторию, как будто я заклинание читал:

— Per Apollinem medicum et Aesculapium, Hygiamque et Panaceam juro, deos deasque omnes testes citans, mepte viribus et judicio meo hos jusjurandum et hanc stipulationem plene praestaturum. Illum nempe parentum meorum loco habiturum spondeo, qui me artem istam docuit, eique alimenta impertirurum, et quibuscunque opus habuerit, suppeditaturum. Victus etiam rationem pro virili et ingenio meo aegris salutarem praescripturum a pemiciosa vero et improba eosdem prohibiturum…

Челюсти оппонентов потихоньку отвисали, а глаза стекленели. В сугубо психологической терминологии с подачи Леона Фестингера такое состояние называется когнитивный диссонанс. Это как если ты поймал ежа, а он тебе молвит человечьим голосом доказательство теоремы Ферма.

— …Nullius praeterea precibus adductus, mortiferum medicamentum cuique propinabo, neque huius rei consilium dabo. Caste et sancte colam et artem meam. Quaecumque vero in vita hominum sive medicinam factitans, sive non, vel videro, vel audivero, quae in vulgus efferre non decet, ea reticebo non secus atque arcana fidei meae commissa. Quod si igitur hocce jusjurandum fideliter servem, neque violem, contingat et prospero successu tarn in vita, quam in arte mea fruar et gloriam immortalem gentium consequar. Sine autem id transgrediar et pejerem contraria hisce mihi eveniam [39] .

39

Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями,

беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому.

Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.

Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому (лат.).

Посмотрел на притихшую толпу:

— Латынь все знают?

Ответом — молчание.

— Нет? Удивительно. Тогда давайте разбираться, кому и что я должен. Первое, — я загнул палец. — Клятва говорит об обязательствах перед учителями, коллегами и учениками. Мне кажется, вы не относитесь ни к одной категории. Не так ли?

— Это не важно… — попробовала меня перебить женщина.

— Второе, — я демонстративно загнул еще один палец. — В клятве говорится, что я обязан лечить сообразно с моими силами и пониманием. Именно так все и было с вашими родными. Все силы и все знания мои коллеги приложили. Я тоже. Все без остатка.

Пресек попытку возразить взмахом руки:

— Третье. Клятва запрещает эвтаназию. Не наш случай, правда? Четвертое — отказ от абортивного пессария. Инструмент такой своеобразный — вы не видели, и ладушки. Пятое — клятва запрещает заводить романы с пациентами. Вроде замечен не был, не нарушал, не привлекался. Шестое, седьмое, восьмое: в клятве говорится о необходимости хранить врачебную тайну, жить без грехов, не заниматься лечением мочекаменной болезни. С последним не соглашусь — как раз дело хирурга.

Я подпер подбородок левой рукой, правой копаясь во внутренностях ящика стола.

— Но, самое главное, клятву Гиппократа я не давал. И никто из моих коллег. А вот клятву российского врача — да. И клятву эту я не нарушил ни разу. Так что мне не стыдно. Ни. За. Что, — четко выделяя слова, закончил я.

— Спасибо за лекцию, — недобро усмехнулась женщина. — Но нас это мало интересует. Вы не спасли наших родных. Вы обрекли на смерть наших кормильцев и детей. И потому вы должны нам денег.

Железная логика. Я наконец-то нащупал в ящике то, что искал.

— Доктор, не юли, — качнулся вперед Петро. — Давай полюбовно разойдемся. Твоя больница нам деньги. А мы тебя не тронем, даже в прокуратуру не обратимся. Лады?

— Нелады, — покачал я головой. — Никаких денег вы не получите. Ни от меня, ни от больницы, ни от одного медработника в этих стенах. Это мое последнее слово. Другого не будет.

— Ты чо, оборзел, сука? — Он потянулся, чтобы ухватить меня за халат, но уткнулся носом в то, что я вытащил из стола. Толпа синхронно качнулась назад — первые ряды разглядели, что у меня в руке. Серебристый пистолет смотрел прямо в лоб быдловатому мужичку. Я щелкнул предохранителем, затем плавно взвел курок.