Сорока на виселице

Веркин Эдуард Николаевич

Инспектор и отец стояли возле бабушки, а она смотрела сквозь них в сад.

– Я бы все же рекомендовал вам оборудовать комнату… – советовал инспектор, – необходимыми аксессуарами. Все-таки возраст критический, сами понимаете.

– Да-да, – согласно кивал отец. – Я все понимаю. Но и вы поймите меня – она моя мать. Я видел такие комнаты: гасители инерции, пневмоподушки, транквилизаторы, это похоже на клетку для крысы…

– Это гуманно, – сказал инспектор.

– Это гуманно…

Отец был явно расстроен.

– Признаки, к сожалению, налицо, –

продолжал инспектор. – Дегенеративные изменения в суставах ярко выраженные, так… но хуже то, что сетчатка… Можно отметить, что перестроение началось…

Инспектор заглянул в бабушкины глаза, снова поморгал в них фонариком и сказал:

– Есть вероятность того, что миелиновые оболочки разрушаются быстрее, чем обычно.

– Что это значит? – негромко спросил отец.

– Это серьезные симптомы. Вашей матери сто семнадцать, возраст, прямо скажу, критический. Именно поэтому я вам и советую… самым ответственным образом советую прибегнуть к спецпомощи. У вас все-таки дети.

Я не очень понял, при чем здесь дети. Но отец, видимо, понял, потому что кивнул инспектору.

– Я думаю…

– Кстати, а у вас есть домашние животные? – спросил инспектор.

– Да, у нас кошка, – растерянно ответил отец. – То есть кот. Тупая толстая скотина, мама завела его лет десять назад…

– Натуральный? – уточнил инспектор.

– Да, натуральный, к сожалению. Мы хотели заменить его синтетическим, но мама воспротивилась… Она этого кота обожает, разбаловала его невероятно… Знаете, мой сын очень способный ребенок, он сделал кибермышей и выпустил, чтобы Априкос охотился и не так жирел. Но кот не стал их ловить, мыши разбежались по дому и стали все грызть! А этот бездельник сбежал! Вы представляете?

Априкос и в самом деле куда-то задевался, хотя и весна. Обычно весной Априкос валяется на подоконнике в кухне, или сидит на чердаке возле трубы, или прячется в старой вишне, подкарауливая птичью мелочь. Но уже дня три его не видно, я, во всяком случае, не видел. А мыши да, распространились.

– Скажите, инспектор, а бывают ли…

Отец сбился. Бабушка погладила кого-то невидимого.

– А бывают ли исключения? Ну, если некто… перешагнул стодвадцатилетний рубеж и… и не изменился?

– Нет, – тихо ответил инспектор. – Увы, статистика не на нашей стороне. Подавляющее большинство претерпевает… скажем так, метаморфозу.

– То есть совсем никого? – упавшим голосом поинтересовался отец.

– Два-три процента, – ответил инспектор. – Мы изучаем их, но пока никакой корреляции выявить не удалось.

– Так, может…

– Она разговаривает? – перебил инспектор.

Отец промолчал.

– Как давно?

– Возможно, месяц, – ответил отец.

Бабушка не разговаривала полгода. С зимы, точно с зимы, я прекрасно помнил ее последнее слово. «Снежный». Я слепил снеговика, а она сказала «снежный».

– Дальше симптомы будут нарастать, – заверил инспектор. – Поэтому, повторюсь, вам лучше воспользоваться помощью специалистов.

Бабушка стояла, слегка раскачиваясь и нюхая воздух.

– Естественной статистики

немного, – сказал инспектор. – В прежние времена мало кто доживал до ста двадцати, а дожившие пребывали не в лучшей физической форме, так что синдром не проявлялся столь ярко. Пока шестьдесят лет назад не запустили планетарную программу геронтологической реконструкции.

– «Лазарь»… – сказал отец.

– «Лазарь», – подтвердил инспектор. – «Лазарь», будь он проклят. Активная старость, долголетие, поэтапное продление жизни, сбережение интеллекта… Казалось, за этим будущее. Однако никто не мог предположить, чем это обернется. К сожалению, Сорокин провел свой эксперимент на десятилетие позже. Впрочем, еще до Сорокина многие генетики предупреждали…

Инспектор уставился на бабушку.

– Предупреждали об определенных пересечениях… Сорокин работал с Ursus maritimus, и все мы знаем, чем это закончилось, но ведь это лишь верхушка айсберга…

Бабушка очнулась и направилась к креслу, медленными, но при этом какими-то длинными плавными шагами. Ее ноги оставались словно приклеенными к полу, бабушка преодолевала невидимую смолу.

– Спастика, пожалуй, сильнее, чем я опасался, да уж… Геном человека…

Инспектор и отец следовали за бабушкой.

– Геном человека и геном аксолотля различаются всего на двадцать процентов, – говорил инспектор. – Как аксолотль по прошествии определенного времени начинает воплощаться в амбистому, так и человек, пережив себя, превращается в то, чем является на самом деле. Неприятное открытие.

– Кто бы спорил…

Бабушка добралась до кресла и неожиданно ловко в него уселась, словно влилась.

– То есть получается, что, с точки зрения биологии, человек есть личинка… будущего зверя? – спросил отец.

– Если упрощать. Впрочем, люди об этом догадывались и раньше, достаточно вспомнить мифы. Энкиду, Горгона, Минотавр…

– А два-три процента? Два-три процента ведь сохраняют…

– Возможно, некая мутация, – ответил инспектор. – Возможно, у этих двух процентов за жизнь накапливаются определенные генетические нарушения, что позволяет или отсрочить, или вовсе пресечь метаморфозу. Но механизм этот неясен, должных данных, сами понимаете, нет.

Отец стал озираться.

– Но если проект «Лазарь» прекращен, то… – отец перешел на шепот. – То можем ли мы надеяться?

Инспектор пожал плечами.

– Увы, сегодня ясно, что примерно в десяти процентах индуцированное долголетие передается по наследству, – ответил инспектор. – Статистика, к несчастью, непреклонна.

– То есть… – отец зачем-то посмотрел на свои руки. – Вы хотите сказать, что я… или мои дети… Мы рискуем дожить?

Инспектор вздохнул.

– Вероятность имеется. Однако мы предполагаем, что постепенно продолжительность жизни вернется к приемлемой норме и тем самым проблема разрешится сама собой. Хотя не исключено, что единичные инциденты будут регистрироваться и через столетия. А пока… Пока паллиативная помощь. И контроль. Как это ни отвратительно, контроль и ограничение дееспособности.