Сорока на виселице

Веркин Эдуард Николаевич

Мы покинули зал и направились к галерее, окружавшей Объем, заблудиться не получится – внутренние помещения старого Института снабжены указателями и схемами, заблудиться не получится. Вообще старый Институт заметно отличался от нового, коридоры короче, а потолки выше. И здесь было… нормально. Я чувствовал, что нахожусь именно в здании, пусть большом и заброшенном, но в строении, а не внутри огромных размеров машины.

– …Лодка должна быть правильно сделана и хорошенько смазана жиром и кровью, чтобы обсидиановые когти Кукулькана соскользнули

с ее бортов, чтобы Великий Змей не уволок ее в пучину бездушных вод. То есть, в сущности, вся наша техника с ее невообразимыми принципами действия не выходит за принципы и методы, апробированные еще во времена палеолита. Может, поэтому синхронная физика в кризисе? Потому, что она, претендуя на новую этику, всего лишь перелицовка этики старой? Дремучей, воняющей паленой шерстью и скисшей кровью.

– Интересные размышления, – сказал я. – Но…

Мы вышли к шестому залу.

Я на всякий случай сверился со схемой на стене. В этой схеме шестой зал предусматривался, в предыдущей нет, я наверняка помнил. Шутка. Синхронные физики склонны к мистификациям и веселым розыгрышам.

– Как ты думаешь, что тут было? – спросил я.

Мария потрогала стену пальцем.

– Моллюск… морской конек, например, или… наутилус… или орел…

В правом верхнем углу остались несколько рядов, стекло интенсивно алого цвета. Вряд ли наутилус, скорее всего, тюльпанное поле, поле роз, пламя исходной вспышки.

– Зачем ободрали?

Не так, мозаику явно не обдирали, ее били, ломали, рушили, с упоением, со страстью, я представил человека с кувалдой… Кувалдой тут не обойтись, еще чем-то ломали.

– А может, тут ничего и нет… и не было… – Мария вглядывалась в стену. – Может, так задумано… изначально… аrgumentum ex silentium, ты не находишь?

Мария продолжала стоять перед исковерканной стеной.

– Трудно понять – что это…

– Мне кажется, ты усложняешь, все проще, – я указал на стену. – После… инцидента потолок сел и выдавил мозаику…

– А куда делась смальта? – спросила Мария. – Где она? Ее что, потом собрали и унесли?

Мария права. Вряд ли после катастрофы смальту собирали, скорее всего, стену разрушили еще до происшествия.

– А нельзя выяснить, что здесь случилось? – спросил я. – Штайнер наверняка знает, он не может не знать, это ведь его учреждение проводило опыт…

– Штайнер, безусловно, знает, – согласилась Мария. – И расскажет. Но что он расскажет… Кстати, я думаю, после того, как мы вернемся, Штайнер проведет положенную беседу…

О том, зачем мы сюда полетели и о технике безопасности.

– Скажу, что это я. Хотел посмотреть.

– Нет, – возразила Мария. – Лучше я.

Несколько рядов смальты осыпались со стены, снизу послышался гул, я почувствовал легкий толчок, в воздухе повисла пыль.

– Пойдем…

Я взял Марию за руку, мы покинули шестой зал и вступили в коридор, ведущий к Объему. Я сверился со схемой – мы прошли всю подкову, Объем был близок.

– Мы здесь ищем что-то конкретное? –

спросил я.

Коридор был сломан.

– Решила посетить библиотеку… здесь богатые фонды…

Галерея оказалась завалена бетонными обломками разных размеров, крупными, мелкими, стены разорваны в острые камни, сквозь бетон проступили жилы арматуры.

V.

– Я представляла себе это несколько иначе… Здесь… ничего, кроме бетона, не осталось… Наверное, взрыв.

Гул. Фонарь поднялся выше и чуть изменил цвет, ближе к желтому. Насколько я помнил, в него встроен анализатор, желтый цвет – рост углекислоты.

– Будни современной синхронистики: взрыв, развалины, тупик, тупик, взрыв, развалины… Всякая попытка зацепиться за поток Юнга заканчивается развалинами и трупами, никого это не удивляет, мы привыкли…

– Это не похоже на взрыв, скорее имплозия, – поправил я. – Резкий скачок давления, стены не выдержали… Следов температуры нет, металл не оплавлен, галеты… они словно сорваны со стен. Видела сверху? На Институт словно наступили.

Шар описывал круг, желтый, некритично, но стоит держать на контроле. Вряд ли тут опасные газы могут быть, если что и хранилось в холдерах, скорее всего, давно улетучилось.

Я осторожно сделал шаг к краю галереи. Инерционное поле отсутствовало. Много металла, это чувствовалось.

– Имплозия – это правильно… Синхронная физика провалилась сама в себя, изящно… Сама себе наступила на горло… Наверное, громко булькнуло. Или грохнуло. Что бывает при имплозии? Всхлип?

Синхронная физика как всхлип.

– Как там Большое Жюри?

Я обернулся.

Мария стояла на краю галереи, держалась за торчащую из развороченной стены арматуру, смотрела вниз, довольно опасно.

– Брось, Ян, все знают. – Мария продолжала смотреть. – Большое Жюри собирается для того, чтобы разрешить Уистлеру использовать «жидкую свечу».

– Но…

Рост углекислоты – это выдох.

– Это не тайна, Ян, синхронные физики не умеют хранить тайны. Вы собрались здесь, чтобы разрешить Уистлеру применить фермент LC.

Я промолчал.

– Но это вранье, – сказала Мария. – Вранье, как все…

– Почему вранье?

– Ян, не будь наивным… – Мария словно увидела что-то в глубине Объема. – Если бы «светлячковый сок» существовал в действительности, мы бы давно решили все свои проблемы. Нет, ничего нет, никаких эликсиров и конфигураций.

– Тогда…

– Тогда зачем на самом деле собирается Большое Жюри?

Мария продолжала полувисеть, держась за арматуру.

– Осторожно, – попросил я. – Не стоит… играть с высотой.

– Неужели ты веришь в эти сказки?! Большое Жюри должно санкционировать применение «жидкой свечи»… – передразнила Мария.

– Я не очень понимаю… к чему ты ведешь?

– Видишь ли, Ян… Представления общества о «жидкой свече»… скажем так, весьма далеки от реальности. Слишком овеяны романтизмом. Инжир с древа познания, паразит, обнаруженный в крови гениев…