Сорока на виселице
Шрифт:
– Марло не придумал больше ничего, – не ответил Уистлер. – За всю жизнь. Он отправился в одну из первых звездных экспедиций обычным инженером, кажется, умер на обратном пути от старости… Мой учитель… там, на Иокасте… – Уистлер ткнул платиной в небо. – Он полагал, что каждый человек может совершить великое… Но совершает лишь немножество малого. И это нормально, на этом держится мир.
Уистлер швырнул на крышу обрывок платины.
– «Жидкая свеча»… это что-то вроде концентратора… Она собирает все твое малое и на секунду переплавляет в великое. Или отбрасывает за ненадобностью, как отруби от муки… Но
Уистлер подошел к краю, запрыгнул на невысокий парапет.
– Ты любишь парапеты? – спросил он, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я да. В парапете есть нечто человеческое… Современная архитектура практически отказалась от парапетов, парапет – символ компромисса и малодушия, в будущем ему нет места… А я люблю.
Уистлер притопнул.
– Думаю, Сойер и Дель Рей могли спастись, – сказал он. – Они прекрасно понимали, чем закончится опыт «Дельфта», это ясно по найденной записке. Но оба остались. Зачем они это сделали?
Зачем они все время на краю? Их тянет к краю, Уистлер, Мария.
– Не знаю, – ответил я.
– Я тоже, честно говоря, не знаю… Хотя у меня есть несколько предположений. Некоторые считают, что это был акт отчаянья, но это… слишком просто, нет, это было иное… может, это было слово…
– А может, они ошибались.
Уистлер резко повернулся, лицом ко мне, спиной к пустоте.
– Ошибались? – переспросил он. – Вполне… ошибки еще никто не отменял.
Уистлер оглянулся в пустоту.
– Времени нет, в этом проблема… Если времени нет, то мы всегда в своем моменте, и мы не можем достучаться до соседнего… как плыть, коль нет воды в Ховаре… Но клялся кто, что вовсе быть нельзя…
Ховер не улетал.
– Время вернется к нам, – пообещал Уистлер. – Время вернется, понимаешь?
– Нет, – признался я.
– Кассини уверен, что «жидкая свеча» рождает чудовищ. Но не понимает, каких именно… Он… он что-то подозревает про сороку… Не может же он быть полным дураком… раньше не был.
– Мы когда-нибудь отсюда улетим? – недовольно спросила Мария, откинув фонарь.
Мы вернулись домой.
После обеда я помогал в библиотеке, носил книги из «Тощего дрозда», расставлял по полкам, отмечая, что матерчатые переплеты нравятся мне гораздо больше пластиковых и бумажных. Мария вносила дополнения в старые учетные карточки и заводила новые, записывала в них данные, помещала карточки в сканер и заносила в каталог, все по старинке. Я предлагал вносить книги в каталог по электронным меткам, но Мария сказала, что спешка тут ни к чему, испытанные методы самые надежные, в библиотечном деле это важно. Мария каталогизировала, я носил книги и бродил по хранилищу. Я находил следы Уистлера: книги, в основном перевернутые или забытые на столиках, оставленные на полу, сложенные стопками у стен. Уистлер бродил по библиотеке и читал. Я думал, что он работает над параметрами синхронизации, но он, похоже, работал не только над этим. Сначала я переворачивал книги, возвращал их на полки, но Мария запретила это делать,
– Действительно, «Старение лестниц», я проверила. Про что может быть «Старение лестниц»?
– Лестницы как люди, – ответил я. – Всегда стареют с середины.
Глава 12
Рукопись, найденная в исступлении
– Опять? – усмехнулся Кассини.
Мария виновато вздохнула. Окна сегодня вертикальные.
– Хорошо, я объясню… я расскажу… Угощайтесь, друзья, кофе сегодня удался.
Это правда, удался.
– Начну издалека. Мы до сих пор, к сожалению, не имеем надежного и простого инструмента для отделения гениальности от безумия. Идеи, продвинувшие человечество по пути прогресса, зачастую кажутся абсолютно безумными, равно как и наоборот: алгоритм, который позволил бы надежно отделять зерна от плевел, увы, не создан…
Кассини рассказывал, я смотрел в окно. День. Я перестал различать день и ночь, солнце не заходит, его не видно за тучами, но оно здесь, Рея. Рассказ, как водится, начался с проклятий в сторону синхронной физики.
– Механизма отбора нет, вместо того, чтобы нянчиться с синхронистикой, мы могли бы разработать новую методологию, язык, на котором будет говорить наука следующую тысячу лет! Но мы потерялись среди фата-морган, мы бродим в трех соснах, вокруг туман…
С утра заглянул Шуйский, объявил, что сегодняшняя сессия Жюри отменяется, вернее, переносится. Я намеревался поработать в библиотеке, но Мария сказала, что договорилась с Кассини, она хочет задать ему пару вопросов, увидимся в баре.
Я пришел первым. Одному тяжело, в баре прохладно и безлюдно. Я проверил репликатор, он действительно не работал. Сбой слоя. Разумно.
Кассини и Мария появились вместе, Кассини приветствовал меня и быстро проговорил:
– Похоже, мы окончательно обречены. Зря я согласился на это. Зачем вы согласились на это? Молодые люди, признаюсь как на духу, – вдова отравилась груздями… это из… не помню откуда…
– Рольф, вам это не к лицу, – заметила Мария. – Лучше сварите кофе и расскажите нам про эксперимент.
– Но потом я пойду, хорошо? – капризно попросил Кассини. – Сегодня я не в форме…
Держался странно, покачивался, много и бестолково двигал руками, улыбался.
– Сегодня я не в фокусе…
Кассини сварил кофе, налил нам по большой кружке, тяжело сел напротив и стал рассказывать, то и дело позевывая.
«Феномен колибри» фиксировался неоднократно в течение двадцатого и двадцать первого веков. Долгое время считалось, что это мистификация, технические средства второй половины двадцатого века вполне позволяли ее осуществить, мистификация, ошибка наблюдателя – колибри легко спутать с шершнем, бражником, с большим шмелем, серьезные ученые никогда не рассматривали сообщения о наблюдении колибри на территории Европы. Все изменилось после экспедиции Казанского университета, биологи изучали фауну Верхней Волги и в пойме Вексы обнаружили несколько экземпляров хризоламписа москитного.