Сорока на виселице
Шрифт:
– Вы неисправимый ретроград, – сказала Мария.
– В моем возрасте многие – ретрограды… – и, сделав паузу, прибавил: – Но не я. Я, напротив, убежденный модернист, я устремлен исключительно и беззаветно вперед, вперед, прошлое есть фикция и морок… А чем пахнет Вселенная для вас?
– Керосином, – неожиданно ответила Мария.
Кассини поперхнулся.
– Это правда. Когда я первый раз оказалась в пространстве… мы шли к Марсу, кто-то вез с собой керосин, и емкость лопнула… Я пропахла керосином, и этот запах… преследовал меня
Моя Вселенная пахла камнями.
– Зачем в космосе керосин? – спросил я.
– Травить клопов, – не задумываясь ответила Мария. – Я тебе рассказывала, они бесчинствуют в пространстве, особенно на старых системных лайнерах…
Кассини, потирая недоверчивый нос, хихикал, грел в ладонях кружку с кофе.
– Мария, вы скрасили мое очередное безрадостное утро, – объявил Кассини, вглядываясь в гущу. – Я направлю в Библиотечную ассоциацию благодарственное письмо. Вы – ценный сотрудник, склонный к творческому осмыслению бытия…
– Как изволите, – сварливо ответила Мария.
– Душевно кланяюсь! – Кассини промокнул лицо клетчатым платком. – Я, если честно, никак не могу привыкнуть к великой непостижимости нашего мира, к его ежедневной бытовой парадоксальности, если угодно… Мы летаем к звездам, это давно стало обыденностью… И мы несем к звездам клопов, потертые кресла, пыль, и аллергию, и носовые платки… Разве нельзя сделать так, чтобы носовые платки были не нужны?
Книжных червей Вильямса. Ктырей Ле Марша. Пружины и скрепки.
– Это нормально, утверждаю как библиотекарь, – сказала Мария. – В середине двадцатого века футурологи мечтали о видеофонах, эскалаторах, автоматических дверях и электрических книгах, сейчас читать про это по меньшей мере смешно. Никому не нужны электрические книги и кибернетические пылесосы, про двери я уж и не говорю…
Мне показалось, что это мы уже обсуждали, но я не стал вмешиваться, моя вселенная пахла сырыми камнями, плоской галькой.
– Разве нельзя сделать так, чтобы были не нужны носки? – вопросил Кассини.
– Шуйский над этим работает, – заметил я. – Изобретает вечные носки.
– Вот! – Кассини стукнул кружкой по столу. – Он должен следить за разгрузкой звездолетов, а он композирует вечные носки! В первые десятилетия звездной эры каждый корабль перед тем, как отправиться в пространство, проходил жесточайший карантин. А сейчас… На один из кораблей пробрался марал! Вы знаете, что на Селесте эпидемия подорожника? Там оказались идеальные условия для подорожника, он заглушил большинство местных видов, вытеснил их… В Совете создали комиссию… но, в сущности, никому нет дела, Институт экологии давно в летаргии… Мы безнадежно отстаем от собственных шагов. И вот уже Вселенная пахнет керосином.
И комары.
– Кстати, Мария, где вы нашли эти фантастики?
Кассини потряс тетрадью.
– Впрочем, догадываюсь, можете не объяснять.
– Почему вы полагаете, что это непременно фантастики? –
– Да, такое порой происходит. – Кассини листал тетрадь. – Но… Что-то подсказывает мне…
Кассини перестал листать, вчитался.
– Так я примерно и думал. Упьюся вымыслом волшебным…
Кассини обмахнулся тетрадью.
– Почему вы не верите ничему? – с обидой спросила Мария.
– Я профессиональный скептик, – ответил Кассини. – Представитель практически вымершей профессии… Если угодно, старый керосинщик, который борется с настырными и оголтелыми кровососами… И безнадежно проигрывает схватку.
Кассини потер пальцем корешок тетради.
– И потом, дорогая моя, – Кассини не удержался от снисходительных ноток, – вы забываете, где вы находитесь. Да, друзья мои! Это обитель синхронных физиков, здесь ничему не стоит удивляться и ничему не стоит доверять! В этой цитадели лжи лгут даже попугаи!
Я тут не видел попугаев, впрочем, не удивился бы, хотя, как по мне, попугай для физиков птица малоподходящая, он больше для художников, для писателей.
– Но мы… Нашли эту тетрадь при весьма…
– Странных обстоятельствах! – перебил Кассини. – Иначе и не бывает на Регене, здесь все обстоятельства странные. Или зловещие. Таковы условия эксперимента… я имею в виду… из дурного семени не вырастет ни роза, ни просо, ни тем более эдельвейс… Это раньше физики сидели в лабораториях и на полигонах, теперь они состязаются в остроумии на подмостках и чешут языками на конференциях… Факт же нахождения этого документа я могу объяснить следующим – Алан Сойер был большой любитель майевтики.
– Что?
Мой отец был сторонник майевтики, так ему представлялось. Кассини продолжал:
– Да-да, кузовок тухлых сморчков, золотник пряничных крошек, тертые велосипедные седла с Олимпа, разряд небесного электричества – и вуаля, у быстрых разумом Невтонов воспаление гениальности! И поток Юнга катит за подоконником свои беззаветные воды!
Мария отвернулась, то ли смеялась, то ли сердилась.
– Смею заверить, ученики и последователи Сойера прекрасно освоили все эти траченные молью трюки, весьма вам рекомендую быть настороже и на них не попадаться, думаю, лабиринты нашего Института преисполнены многочисленными сюрпризами… Впрочем, в молодости сюрпризы не пугают.
Кассини вручил тетрадь мне.
– Не сомневаюсь, что это весьма занятное чтение, – сказал он. – И в чем-то познавательное.
– Как…
– Как научиться различать правду? Чаще глядеть в искренние глаза лжецов. Но мне, пожалуй, пора… Прогуляюсь немного, сегодня цветочный ветер, говорят, это весьма редко здесь.
– А вы точно не хотите почитать? – спросила Мария.
– Увольте, – отмахнулся Кассини. – Я и так читал слишком много, сейчас об этом сожалею, весьма и весьма.
– Почему же?