Сорока на виселице
Шрифт:
– Чем дольше я живу, тем скучнее мне участвовать в сих предсказуемых скачках. Но не это главное, главное то, что это…
Кассини потрогал мизинцем тетрадь.
– Это, без сомнения, манипуляции.
– Но вы утверждали, что любите подобное творчество, – настаивала Мария.
– Люблю. Но читать не стану.
Кассини прищурился.
– Но почему?
– Я знаю, что там, я читал такое много раз. Цветы, забытые пчелами… Милая Мария, в этих скрижалях нет ответов, а нам нужны ответы… Хоть иногда. Хоть какие-то!
– Я сама
– Не смейте! – с искренним испугом воскликнул Кассини.
Мария отобрала у меня тетрадь, стала читать:
– «Уши начали болеть, словно в них залили горячий воск, раньше после прыжка со мной такого не случалось. Оглох. Когнитивный тест не прошел, прибежавший доктор отправил на сканирование. Церебральные артерии особенно уязвимы. Но с ними оказалось все в порядке, просто смерть… смерть, «Тощий дрозд» пронес меня через восемь долгих смертей.
Я увидел ее сразу. Шел сильный дождь, и за двадцать метров от корабля до Института я успел промокнуть…
Сон.
Гнев. Красный удар, я никогда такого не ощущал, плотная стена клубящейся ярости. Лишь раз, пожалуй, однажды у восточного побережья большая белая перехватила двухлетку, отставшую от семьи, уникальный случай. Я не успел помочь, слишком быстро, а через три минуты вернулась стая. Они разорвали белую, но поздно, двухлетка погибла. Сны ее матери были ужасны, в день прибытия на Р. я увидел нечто похожее.
Лира падала в глубину, тьма давила со всех сторон, тьма смыкалась над ней, проникала в голову черно-красным… В их снах не бывает красного, и это связано не с особенностями устройства зрачка и системы цветовосприятия, сны не формируются в областях мозга, ответственных за зрение. Косатки видят лишь свет, несчастье прорывается в их сны чрезвычайно редко.
Лира была несчастна.
Мы вошли в шлюз, и я прижал Колычева к стене.
Это была его идея, я не сомневался.
Они выбрали небольшую семью с северо-востока Тихого океана. Изъяли молодую самку с первым детенышем, самку переместили на Р., детеныша оставили в Мельбурне. Колычев уверял, что будут соблюдены все меры, после завершения опыта Лира вернется на Землю, к семье. Ее звали Лира, двадцать лет, ее сыну было меньше года, я не знал его имени, возможно, его не успели назвать.
Ярость.
Колычев согласился, что так нельзя. Что это бесчеловечно… Но другого выхода нет – нужен результат. И если эта серия окажется безрезультатной…
Над проектом сгущаются тучи, у него нет выбора, если я откажусь, он обратится к другому.
Эксперимент. Институт наполнился людьми, причем кораблей не приходило, люди появились словно ниоткуда, возникли, выступили из стен, бегали по коридорам, ругались в холлах и в лифтах, спали в атриумах, а иногда вдоль стен. Сотни веселых синхронных физиков, искрящихся небывалым энтузиазмом, меня два раза сбивали с ног несущиеся субъекты и оба раза не извинились, не заметили.
Колычев говорит, что шестая серия запущена. Каждый
Лира несколько дней ничего не ест, висит в Объеме, практически не двигаясь. Они используют вместо воды кислородный раствор, теперь Лире не надо всплывать. Колычев требует, чтобы я стабилизировал ее состояние, я сомневаюсь, что это возможно. Сны.
Сны косаток безмятежны, в них скорость, свобода, счастье, это действительно счастливые и весьма жизнерадостные существа. Вспышки гнева случаются, однако никогда не длятся дольше нескольких минут и быстро сменяются дружелюбным и игривым настроением. Лира оставалась в ярости неделю. И всю неделю только ярость, ни тоски, ни отчаянья, ни боли.
Я потребовал прекратить эксперимент, прервать смещение. В конце концов, подобное состояние животного непременно отразится на результатах, чего мы хотим, достоверных научных данных или признания, полученного под пыткой? Колычев объяснил…»
Четверть страницы отсутствовала.
– Тут вырван кусок, – сказал я. – Неясно, что объяснил этот Колычев…
– Это же дистиллированная классика! – Кассини улыбнулся улыбкой знатока. – Рукопись, сожженная перед прочтением! Рекомендую посыпать следующую страницу толченым грифелем – вдруг что проявится?
Вырвано аккуратно, ровно, по линейке.
– Бумага слишком плотная, с толченым грифелем я пробовала. Это бесполезно.
– Я так и знал! – театрально сокрушался Кассини. – Тайна ковчега безвозвратно погребена в зыбучих песках, мессир, мы никогда не получим ответа, предначертание свершится… У меня поразительно чешется голова!
В подтверждение этого Кассини немедленно почесал виски, лоб же у него был расцарапан заранее, я вдруг подумал, что Кассини похож на рыбу-луну, лоб выпуклый, удивленные глаза, правда, рот широкий, а не обиженной дудкой. И маленькие уши в стороны, как плавники. Сегодня морская тема, хорошо, Уистлера нет, ему, кажется, опять нездоровится.
– Отчего же погребена в песках? – улыбнулась Мария. – Я поместила тетрадку в сканер, и кое-что удалось прочитать.
Кассини почесал расчесанный лоб, наверное, боль.
– Рассказчик… тот, кто называет себя ловцом, потребовал у этого… Колчева…
– Колычева, – поправил Кассини.
– Рассказчик потребовал отчета, и Колычев признался в том, что они использовали LL-разрыв. Да, в шестой серии задействовали некий LL-разрыв. В опыте катализатором должен был стать материнский инстинкт…
Мария покачала головой.
– На деле все еще хуже, – заметила Мария. – Дальше все только хуже.
Кассини расхохотался.
– Что смешного? – спросила Мария.