Сотканные из тьмы
Шрифт:
– Прошу, – слуга указал на дверь и учтиво раскланялся.
Ришон вздохнул, его крепкие пальцы легли на массивную ручку двери, та без скрипа отворилась. Сердце барабанило, как сумасшедшее. Из помещения навстречу ударил яркий свет, послышались веселые голоса, женский смех. Монах заставил потяжелевшие ноги двигаться.
В женской трапезной огромный камин, огонь задорно потрескивает поленьями, языки пламени танцуют, разбрасывая по стенам причудливые тени. У огня повариха, зябко ежится, греет сморщенные руки. Ришон не успел потянуть носом, как ароматные запахи заставили желудок взвыть в мольбе. У стены в закопченном глубоком котле булькает странное варево, густое,
– Еще чуть-чуть.
В помещении длинный стол, в стене альков с иконами. Сердце Ришона трепыхнулось, как воробей. Его любовь и муза, Мария, вышла навстречу. Серебристое платье кромками касалось паркета, под подолом словно кролики из норок, выглядывали ступни в сандалиях. Белая атласная кожа видна в неглубоком вырезе клинышком, на шее тонкая цепочка с крестиком. Глаза светлые, как два солнышка, в волнистых волосах ромашка, отчего-то не увядающая, как прочие растения в гибнущем мире. Тонкие брови чуть вздернуты.
Они стояли друг против друга, не произнося ни слова. Ришон закрыл глаза, с трепетом ощутил нежные пальцы, скользнувшие по его напряженным скулам, а те, твердые как дерево, медленно уступали ее мягкому нажиму, расслаблялись.
В глазах Марии проступила озабоченность.
– У тебя рана…
Ришон отмахнулся.
– Заживет.
– Да, – согласилась она, улыбнувшись, – сядь здесь, поближе к окну, я обработаю порез. Если грязь попала в кровь, может загноиться.
– Оставь это. Я боялся, что больше не увижу тебя, Мари…
– Я сейчас не Мари, – возразила она мягко, – а лекарь. Садись.
Девушка рассматривала Ришона тихо и спокойно. Она намочила шелковый платок, движения ее были мягкие. А когда начала промакивать рану, стирая засохшую кровь, у монаха перехватило дыхание. Он сидел на лавке, не шевелясь: от Марии исходит благоухание чистоты, словно от только что раскрывшегося цветка. Ее нежные пальцы обрабатывали рану, он закрыл глаза, жалея, что царапина такая пустяковая, иначе бы подольше возилась. У Ришона вырвался вздох отчаяния, когда она чуть отстранилась и сказала:
– Теперь воспаления не будет.
– Я не слишком глупо выгляжу, намазанный бальзамом? У меня встреча с твоим… с кардиналом.
Она улыбнулась.
– Как же мужчины заботятся о своем облике! Пойдем. – Девушка взяла Ришона за руку, повела к зеркалу на стене. Она шла, чуть подобрав подол платья, а он тащился сзади и жадно смотрел на ее гордо вскинутую голову, прямую осанку и тонкие линии плеч: такие беззащитные в свихнувшемся мире.
На этот раз в зеркале отразилось совершенно счастливое лицо видавшего виды крестоносца. Ссадина чуть поблескивала, мазь почти впиталась, а так вообще хорош, какие глаза, нос, упрямый подбородок…
Спохватившись, что любуется собой, он сконфуженно отвернулся.
– Спасибо, леди, – сказал он с поклоном. – Теперь я у вас в долгу.
Мария тихо рассмеялась и чмокнула его в щеку.
Ришон взял ее ладони, притянул к себе. Огромные глаза приблизились, он попытался хоть что-то прочесть в них, но синие зрачки цепко держали свои секреты. Церковник почувствовал, как по жилам разливается живое тепло. Мария закрыла глаза, щек коснулся румянец.
– Я привез плохие вести… – начал он, и осекся.
– Знаю, любимый, не говори сейчас. – Девушка прижалась щекой к его груди. – Ты выполнишь нужное, и приедешь за мной. Вместе мы умчимся далеко, где солнце
– Я люблю тебя, – в тишине раздался его надломившийся голос.
Ришон обнял Марию, она подняла голову:
– Ступай, кардинал ждет. Да храни тебя Бог!
***
Ришон брел через длинные коридоры, в душе разлился злой огонь бессилия. Шум шагов отражался от стен, заползал в барабанные перепонки, и монаха поглотило дурное предчувствие. Увидятся ли они еще, и будут ли счастливы, когда мир катится к чертям… Миновал пустой холл, дорога вывела на открытую веранду, смежную между гостевой и рабочим кабинетом кардинала. Ноздрей коснулся аромат увядающих цветов, туман в голове рассеялся. Надежда найти здесь Иезекииля не оправдалась, и Ришон повернул на красную дорожку, тянущуюся к тронному залу, но тут же столкнулся с Подриком, ассистентом его преосвященства. Лицо старика с их последней встречи еще больше осунулось, бордовая мантия теперь болталась на викарии, как на пугале, оставленном в поле гонять ворон. И все же стариком назвать язык не поворачивался, хотя явно стар, очень стар: волосы не просто белые, как пух, но и очень редкие, лицо испещрено глубокими морщинами. Однако глаза смотрят остро и живо, а высокая фигура сохранила осанку, что обычно не удается старикам, все они мелкие и сгорбленные.
– Отче, – Ришон в почтении склонил голову, – случилось, чего преподобный Иезекииль боялся больше смерти.
Взгляд Подрика не изменился, и Ришона в который раз удивило умение старика скрывать эмоции. Викарий смотрел на инквизитора с пониманием и теплотой.
– Догадываюсь, сын мой, – Подрик постно улыбнулся, – вам нужно обсудить это. Совещание у короля затянулось, попробуем перехватить преподобного в тронном зале.
Засовы загремели, церковники вдвинулся в щель, едва дверь приоткрылась. Мрачный привратник тут же закрыл, звякнула цепочка, набрасываемая на крюк, лязгнул засов. Слуга повел по вымощенной брусчаткой дорожке, вошли в небольшое помещение, обставленное мебелью: шкаф с книгами, массивный стол и два длинных дивана. Приемная, понял Ришон.
Все помещение средних размеров, за дальней дверью слышны голоса. Инквизитор подошел и выглянул в щелку. Тронный зал был заполнен лордами, как он понял сразу, от каждого веет властью, в центре зала помост, внизу ковер цвета крови, посреди помоста королевский трон с высокой спинкой, Ришон увидел монарха в скучающей позе. Напротив трона ряд трибун, откуда попеременно кричал то один, то другой толстяк.
– Жди здесь, – Подрик протиснулся в дверь и стараясь быть незаметным, засеменил к трибуне Иезекииля. Он походил на простоявшую зиму копну, и его присутствие тут же заметили. Под взглядами всего зала он добрался-таки до трибуны и заговорил с кардиналом.
В итоге пришлось ждать, когда закончится совещание, его преосвященство вышел усталый, круги под глазами, еще одна бессонная ночь. Старый и седой, он застыл на пороге, будто не решаясь войти в кабинет и нарушить покой гостя. Подождав, когда монах приблизится, кардинал сказал севшим голосом:
– Ришон, сын мой, я ждал тебя. Помню ребенка, всеми покинутого, а теперь превратившегося в мужчину. Гордость переполняет мое сердце.
– Да, отец, я торопился повидать вас, но, к сожалению, привез плохие вести. Я достиг зараженных земель. Чума расползается вместе со снегом, мертвые покидают курганы, и ад идет вместе с ними. Они живут во тьме, и видят все. Пасти, полные гвоздей, и кости, поющие на ветру. От них не убежать. Монастырь святого Гулдура пал под натиском нежити. Ваше предположение о причине гибели обоза подтвердилось.